Ребята с улицы Никольской - [37]

Я решил сострить:

— А пани Эвелина к вам вчера случайно не за книгами Мамина-Сибиряка заходила? Я видел…

Услышав про пани Эвелину, Герта остановилась, схватила меня за руку и почему-то посмотрела по сторонам. Убедившись, что вблизи на улице никого нет, она таинственно зашептала:

— Ой, Гошка! Знаешь, зачем пани Эвелине понадобился дедушка?

— Не знаю! — откровенно признался я и хмуро добавил: — Да, пожалуй, и знать не хочу. Достаточно с меня знакомства и с пани Эвелиной, и с ксендзом Владиславом.

— Ой, Гошка! — продолжала Герта, не обращая внимания на мои слова. — Если бы ты догадался! Умора! Пани Эвелина жаловалась дедушке на ксендза.

— Да ну?

— Вот тебе и ну!

— Послушай, Герта! — сказал я. — Ты хочешь рассказать что-то интересное, а я дал честное пионерское Глебу не иметь от него никаких тайн. Айда к Галине Львовне! Глеб и Борис там с Валькой занимаются. Всем нам и расскажешь.

В небольшой, аккуратно убранной комнатке Галины Львовны, с цветочными горшками на подоконнике, за низеньким столиком склонились над учебником арифметики наши друзья. Самой хозяйки дома не было.

— Кончай, артель, работу! — громогласно заявил я, входя в комнату.

— Правда, ребята! — забеспокоился Валька, взглянув на будильник, стоящий на маленьком комоде. — Может, кончим? Дядя Саня к отцу Виталию по каким-то церковным делам пошел. Вдруг вернулся, а меня нет… Продолжим завтра? А?

— Как хочешь! — протянул Глеб. — Но я бы на твоем месте все давно дядьке выложил.

— Что ты! Что ты! — отмахнулся Валька. — Это тебе хорошо… У тебя тятька родной и вполне сознательный, а дядя Саня, учти, как мыслит. Прощайте, огольцы, покеда! Ключ ведь помните, где спрятать.

Когда Валька убежал, Глеб сердито стукнул кулаком по столу:

— И он трусит, и мы, пестери, хороши!

— А куда ему, Глебушка, деться от дяди, — неуверенно проговорил Борис.

— При Советской власти живем, — ответил Глеб, — а вы «куда деться?» Я сегодня с Леней поговорю.

— А Леня чего сможет? — спросила Герта, поправляя косы.

— Леня чего сможет? — Глеб осуждающе посмотрел на Герту. — Плохо ты о Лене думаешь!

— Попросим Вадима определить Вальку в детский дом, — вставил я.

Ответом на мое предложение был дружный смех.

— Помните, — сказал Глеб, — как Вальку в школе Женихом дразнили, а Гошка его в детдом рекомендует! Давайте все же посоветуемся с Леней. Ладно?

— Ладно, — согласился Борис, — посоветуемся.

— А теперь! — Глеб кивнул в нашу сторону. — Спорю, Боба, на книжку «Тайна Ани Гай», что у этих двух пестерей имеется в запасе что-то хитрое. По их глазам видно.

— Не хочу спорить, — ответил Борис, складывая в ранец, с которым еще в начале века ходил в гимназию Семен Павлович, тетради и учебники. — Проспорю.

— Конечно, проспоришь! — усмехнулся Глеб и шутливо рявкнул на нас: — Ну, не томите! Выдайте, что знаете.

— А я ничего, Глеб, не знаю, — сказал я. — Знает Герта.

— Герта?

— Да.

— Так чего она молчит?

— Герточка, дорогая! — Борис скорчил жалобное лицо. — Чего же ты молчишь?

Герта победно оглядела комнату, показала Глебу язык и начала рассказывать про визит пани Эвелины.

Золотозубая пани Эвелина пришла вчера к Евгению Анатольевичу явно неспроста. Утром, когда она торопилась на базар, ей повстречалась Ганна Авдеевна и, ухмыляясь, доложила, что видела на днях в оперном театре «самого пана ксендза в пиджаке с чужого плеча и в серой косоворотке» и был ксендз не один, а с какой-то барышней с завитой челкой. От такой новости пани Эвелина на целых полчаса потеряла дар речи, а затем купила в расстроенных чувствах вместо свинины баранину. С ксендзом на эту скользкую тему она беседовать не стала, а, дождавшись вечера, направилась к Плавинскому.

— Пан Евгенуш, — говорила, всхлипывая, экономка, — вы у нас в костеле самый старый и самый уважаемый человек. Посоветуйте, что делать. Посоветуйте… Я ничего не разумею.

Перебирая четки, Евгений Анатольевич молча ходил из угла в угол.

— Я-то считала молодого пана ксендза великим аскетом, — продолжала пани Эвелина, — ученым, мудрецом. Он ведь читал много, писал. Даже советские газеты проглядывал со вниманием. Я, пан Евгенуш, мыслила, что пан ксендз хочет познать про ту страну, в которую приехал. Ведь ему с верующими католиками приходилось на животрепещущие темы беседовать, на различные вопросы отвечать. Хотя чего я вам, пан Евгенуш, про то болтаю? Вы же сами все прекрасно представляете. Ой, пан ксендз, пан ксендз! В чужой мирской одежде, да еще с неизвестной паненкой! Его же моментально назад в Польшу отзовут. Что делать, пан Евгенуш, что делать? Я целый день молитвы шепчу, придумать ничего не могу.

— Пани Эвелина, — мягко сказал Евгений Анатольевич, — вы добрая католичка. А я… чем я могу вам помочь? Ведь у меня советское удостоверение личности, я не подданный Польского государства. Вы можете, конечно, написать о поведении ксендза в высшую иерархию римско-католической церкви в СССР, в мою родную Польшу, которая продолжает томиться под панским игом. А что там ждет нашего ксендза? Монастырь.

— Но если жене пана Юркова, — прервала Евгения Анатольевича пани Эвелина, — известно, что пан ксендз был в оперном театре, то о том скоро станет известно и всему костелу.