Ребята с улицы Никольской - [38]

— Юркова не посещает костел, пани Эвелина.

— Не посещает, но насплетничает прихожанам, пан Евгенуш. За то я ручаюсь.

— На чужой рот, пани Эвелина, замок не привесишь.

— Что же делать, пан Евгенуш?

— Ничего. Ждать.

— Но как мы можем допустить…

— По-моему, ксендз Владислав не преступник. Подумаешь, посетил один раз оперу…

— С ним, пан Евгенуш, была молодая паненка…

— Слушайте, уважаемая пани Эвелина, — засмеялся Евгений Анатольевич, — я на днях видел, как вы около колбасной Соколова душевно беседовали с Диановым, компаньоном фотографа Ивана Николаевича. Ну и что из этого?

Пани Эвелина стала горячо защищаться:

— Мы ведь с паном Диановым в преклонных летах… У нас никакой любви быть не может.

— Может, может, пани Эвелина, — с иронией успокоил ее Евгений Анатольевич. — И почему вы так заинтересованы возвышенными чувствами нашего ксендза? Человек он молодой. И ему, как и вам, хотя вы и ссылаетесь на преклонные года, ничего человеческое не чуждо. Было бы странно, если бы он вдруг стал холоден к девушкам. И прекрасно, что ксендз Владислав не считается с догмами католической церкви… А на ваше знакомство с Диановым ксендз, думаю, смотрит спустя рукава своей сутаны…

— Пресвятая дева Мария! — с дрожью в голосе воскликнула пани Эвелина. — Что вы говорите, пан Евгенуш! Уповайте вы на бога…

Евгений Анатольевич прервал ее:

— Александр Сергеевич Пушкин писал, что «любви все возрасты покорны…».

В этот момент Герта уронила на пол с громом поднос. Евгений Анатольевич быстро подошел к кухонной двери и плотно ее прикрыл. И больше Герта ничего не слышала, а спрашивать деда после не решилась: постеснялась. Еще скажет, что она, как и пани Эвелина, возвышенными чувствами ксендза заинтересована.

— И все? — разочарованно произнес Глеб, когда Герта кончила.

— Все! — развела руками Герта и удивленно добавила: — А разве не интересно?

Глеб ударил себя по коленкам:

— Не понимаю, чего тебе и Гошке дался ксендз Владислав? То вы к нему в гости попадаете, то в его личную жизнь влезаете. Ну хорошо! Если католическим попам не положено со знакомыми девушками в оперу ходить, а ксендз Владислав ходит, то он этим свою религию компрометирует. Нам на пользу.

— Нарисуем карикатуру на ксендза в школьной стенгазете, — предложил Борис, — как он собирается на свидание.

Глеб покачал головой:

— Если нарисуем карикатуру, будем ослами! Получится, что мы правила католической религии защищаем. Нападаем на ксендза Владислава за то, что ксендз Владислав эти правила нарушает. А он пусть их чаще нарушает, пусть открывает польским верующим глаза своим поведением, пусть они видят, что самому ксендзу не шибко-то нравятся установленные обычаи. Другое дело, когда отец Егор из Лузиновской церкви, знаете, такой длинный, худой поп, насобирал на пасху с прихожан столько яиц, что не мог употребить их сам. И старуха трапезница по его приказанию продавала те яйца на Лузиновском рынке. Ну, денежки, понятно, попу в карман. Даже Александр Данилович Оловянников ругался. Вот на такие факты надо рисовать забавные карикатуры и разоблачать людскую жадность, вымогательство и спекуляцию.

— Ой, Глеб! — воскликнула Герта, захлопав в ладоши. — Как ты хорошо все объясняешь.

А я про себя отметил: «У своего бати научился Глеб по-ученому говорить».

— Самим надо до всего додумываться, — улыбнулся Глеб, — самим, чтобы во всякие глупые истории не попадать. Ну, пестери, бегу до Лени. Кто со мной?

Решили пойти все. Нам тоже хотелось замолвить слово за Вальку, и мы боялись, как бы Глеб чего-нибудь не забыл рассказать.

Спрятав ключ от квартиры под крылечко, как это делала сама Галина Львовна, мы направились к Лене. Жил он недалеко в общежитии, которое перед Первым маем фабрика выстроила для молодых рабочих. Это был небольшой деревянный дом барачного типа, но довольно уютный. Верхние комнаты занимали девчата, нижние — ребята.

Самая просторная комната была отведена под красный уголок. Из вывешенных там лозунгов мне больше всего нравились два: «Кто не моется, тот первый кандидат в больницу!» и

«Долой, долой монахов!

Долой, долой попов!

Мы на небо залезем,

Разгоним всех богов!»

В Лениной комнате все мы бывали не раз. Леня жил вместе с токарем Сорокиным и электромонтером Максимовым: у них стояли три железные кровати, покрытые одинаковыми темными одеялами, квадратный стол, на котором ежедневно менялась самодельная бумажная скатерть, в левом углу тумбочка с детекторным радиоприемником, высокая этажерка с книгами, объемистый гардероб и портреты Карла Маркса и Владимира Ильича Ленина.

А недавно Леня, Сорокин и Максимов достали «по случаю» старую кушетку, перетянули ее заново, втиснули рядом с гардеробом — и комната сразу стала уютной.

Когда мы пришли в общежитие, Леня был дома. Он сидел у окна и брился опасной бритвой.

— Берите, товарищи, табуретки, — сказал наш вожатый после взаимных приветствий, — и устраивайтесь. Вечером репетиция. Позавчера я небритым сунулся в клуб, так Юрий Михеевич набросился на меня: ты, говорит, в храме искусства. Ясно, что стыд и срам. Вы счастливые: бриться не надо. А с моей брюнетистой щетиной хоть десять раз в сутки скоблись. Вот почитайте пока свежую газетку.