Ребро барана - [4]

Когда Гриша приступил к шашлыку, то спиной почувствовал: за ним, на дороге, кто-то бесшумно движется – мимо чайханы. Оборачиваться не хотелось, но пришлось: Шараф, их таксист и гид, обратил внимание:

– На похороны идут. Кто-то умер. Видишь, красными платками обвязались? Значит, покойнику помогают. Так положено. Хоронить человека по-хорошему надо, в последний путь отправить надо. Мертвый человек в доме долго лежать не должен, пусть быстро на кладбище полежит.

Гриша обернулся: процессия человек в пятьдесят растянулась по улице – и почти все в новеньких чапанах, ярко-зеленых, темно-синих, полосатых. Молодые парни в высоченных тюбетейках. Старики в орденах. С Великой Отечественной. Шли молча и быстро, целенаправленно. Особенно молодежь, выглядевшая серьезней своих дедов и прадедов – и даже чем-то традиционней. А еще молодых было больше. И никто не смотрел на чайхану, а если кто-то случайно и поворачивался в сторону Гриши и Антуана, ни тени любопытства не обнаруживалось на их лицах при виде чужестранцев. Как будто все мы в этом мире не чужестранцы.

Странно только, что покойник так и не появился. Наверное, его понесли другой дорогой, а гости должны были своим видом возвестить и на этой улице, и на других улицах города, что еще одного человека не стало сегодня, а потом, после захода солнца, наполнить желудки поминальным пловом, чтобы он их привычно и приятно тянул все к той же глинистой земле, куда они провожали дорогого и уважаемого.

– Куда сначала поедем, брат? – спросил Шараф Гришу, когда тот расправился с шашлыком.

– Ну куда обычно вы народ возите… Регистан, Гур-Эмир, Шах-и-Зинда. Может, еще какие-нибудь интересные места есть…

– Есть! У нас все есть! Для дорогих гостей обалденные места есть!

Поехали поглазеть на Гур-Эмир. Шараф передал их в руки своего приятеля, который представился «начальникем музея». Сначала они посетили роскошный зал под куполом, расписанный под попугайчика и украшенный огромной люстрой, которую, по словам восхищенного «начальникя», сам президент подарил. На полу лежали надгробия.

– Это так, не настоящие, – поморщился «начальникь». – Хотите настоящую могилу Амир-Темура посмотреть?

И он вывел их черным ходом на задний дворик мавзолея, в котором с обратной стороны имелась толстая запертая дверь. Отперев ее, он повел Гришу и Антуана по узкому наклонному коридорчику прямо под мавзолей.

– Сюда мы водим только особые делегации, – сказал «начальникь».

И за особую плату.

В небольшой погребальной камере была устроена смотровая площадка с полированными деревянными перилами. Отсюда открывался примерно тот же вид, что и наверху, только интерьер оказался совсем беден, и даже каменные саркофаги, на сей раз, кажется, с настоящими покойниками внутри, были гораздо проще и суровее.

– Вот этот черный гроб из черного оникса – в нем сам Амир-Темур! – «начальникь», привыкший к своим царственным мертвецам, спокойно размахивал над ними руками. – У головы Амир-Темура похоронен его учитель – шейх Сайид Барака, рядом – сыновья Шохрух, Мироншох, Пир-Мухаммад, внуки Мрзо-Улуубекь и Мухаммад-Султон, рядом – шейх Сайид Омар.

Под тонкой пластиной оникса, прикрепленной к массивной плите известняка, в погребальной камере из известняковых блоков, в арчовом гробу, покрытом кусками некогда парчового покрывала темно-синего, почти черного, цвета, с вытканными на нем серебряной нитью изречениями из Корана, лежал на спине широкоплечий, здоровый костяк, с вытянутыми ногами и руками, сведенными в кистях. Лицо его, покрытое остатками рыжей бороды, было обращено в сторону Мекки. Кости его правой руки намертво срослись в локтевом суставе, указательный палец был изуродован, а на правой ноге имелись признаки очень сильной хромоты. Теперь она ему не мешала. Теперь он лежал и не двигался. Просто лежал на спине.

Больше Гриша и не хотел ничего вспоминать о своей поездке в Самарканд, про Бухару – тем более. Там они попали в лапы некоего Тахира-акя, который твердо решил купить им пять чапанов, а потом, уже в Ташкенте, обнаружилось, что купил четыре – на их последние деньги. Нельзя было выезжать из Ташкента. Никуда. Сидеть на месте и переваривать жалкие ошметки детства, потому что история в этом месте кончилась, а та, что шла снаружи или даже внутри, но в каком-то параллельном городе, была чужая и страшная история, не Гришина и не Розы Францевны, а туристу Антуану было все равно, хотя, возможно, он и догадывался о чем-то важном и непонятном.

Кондукторы в трамваях разучились разговаривать по-русски, но почему-то казалось, что свежее поколение кондукторов все-таки заговорит с новой силой и особенной любовью. Город не менялся вовсе, разве что казался гораздо меньше, чем был раньше. Дальние родственники, не успевшие уехать в Россию, не старели. Надгробный камень деда был расколот надвое вандалами, хотя могила и не была бесхозной. Кладбище, огромное и шумящее листвой, казалось национальным парком – парком национальностей, где русские карты в шахматном порядке чередовались с еврейскими, а цыганские с корейскими. Нигде русских не было больше, чем на кладбищах. А тех, кто уехал, но был еще жив, уже невозможно было встретить на улицах. По улицам ходили их изможденные тени и просили, как милостыню, чтобы о них здесь поскорее забыли, потому что жить еще хочется, а как жить, если тень твоя, тень живого человека, ходит по далекому полунеродному городу, дышит чадом шашлычных и слушает местную, а то и турецкую, попсу?