И вот он уехал – схватил полупустую спортивную сумку и вышел из квартиры. Билет лежал в кармане пиджака, сложенный пополам в зеленом паспорте. Роза Францевна не сразу поняла, что это наконец произошло, что он действительно уехал из города. Долго ныл: не могу, мол, больше жить в этом душном, пыльном, почти уже чужом месте. Уезжали друзья, дальние родственники, оставалась одна только старушка-теща (да и то бывшая), к которой он перебрался под конец, продав квартиру. За сущие копейки, конечно. И, конечно, ничего за такие деньги в России не купишь, в Москве тем более, а он рвался именно в Москву – куда еще рваться-то?
– Там все, понимаете – все!… Там такой издательский бум, столько книг выходит! Я обязательно найду работу, я буду работать, буду иллюстрировать, верстать, макетировать. Потом, возможно, может быть, я не загадываю, но… свое собственное издательство…
– Уж и размечтался, Славик! – вздыхала Роза Францевна. – Сходил бы к Рахиму, отдал бы самовар старый в обмен на простоквашу его вонючую, прости господи.
Рахим жил на соседней улице и собирал вещи, которые оставляли уезжавшие русские. Вещей было много, особенно разного скобяного хлама вроде керосиновых ламп или покоцанных медных труб. Их уже невозможно было продать, особенно в районе Тезиковки – самой большой барахолки Ташкента, – нечем было удивить ее аборигенов, а узбеки, постепенно переселявшиеся на их место, недоверчиво присматривались к русским штуковинам, чесали затылки, так что тюбетейки на лоб сползали, один только Рахим скупал за бесценок все, что только ни попадалось ему на глаза, но больше выменивал на кислое молоко, которое заквашивала его жена, Фарида-опа. «Кисла малакя-а-о!… Кисла-пресла малякё-о-о!…» – кричала она по утрам, обходя район. А муж рассаживался на полу сарая и перебирал свои сокровища: несколько шахматных фигур из слоновой кости, бронзовое распятие со стершейся эмалью, гипсовые губы Давида, четыре с половиной алюминиевых бюстика Сталина, которые он выстраивал в колонну строго по росту, как в армии учили. Рахим не понимал, за что на него такое счастье свалилось и что ему с ним делать, но твердо знал: уедут все русские, поумирают, увезут с собой вещи или повыкидывают – и все, ничего подобного больше не будет в городе. Уже и братья его, и братишки, и племянники уезжали в Россию на стройки и в дворники, оставляли ему на попечение свои семьи, а взамен Рахим брал старые вещи, случайно купленные у русских, да так и не пригодившиеся в хозяйстве. И родственники облегченно избавлялись от них. А жена, дура старая, продавала их тайком цыганам, совсем оборванцам: говорят, они жили где-то на окраине города в домах, целиком сложенных из пластиковых бутылок, питались крысами и жабами, и никто в их район соваться не смел.
Но Фарида-опа терпела чудачества Рахима: муж – на то он и муж! Приходилось своим «кисля-малякём» жертвовать иногда, даже и в ущерб внукам. Вон у Рустама, младшего, вши сплошные – даже на солярку денег не хватает, потравить их. А у Ферузы, слава Аллаху, только гниды. Но все лучше, чем когда в тебе большой белый глист сидит – вой-вой! Он изнутри все соки сосет и под сердцем скребет, а потом, старики рассказывали, под кожу заползет – там и живет до самой твоей смерти и в могиле тебя окончательно доест. Но такого червя, который под кожей, сейчас уже нет, только старики помнят: у Исмоил-бобо двух родных братьев этим червем изуродовало. А потом русские врачи их спасли, но – вот что значит сам шайтан пометил! – их все равно на войне убило. А Исмоил-бобо, дай Бог ему здоровья, живой остался.
Розу Францевну семья Рахима уважала. Фарида-опа и та с радостью снабжала ее сквашенным продуктом. А все потому, что была когда-то Роза Францевна большим человеком – мавзолеи святых от министерства охраняла (или для министерства, кто их разберет, больших людей-то?). И родилась она не где-нибудь, а в самом Ленинграде, в семье обрусевших немцев, чудом не высланных из города ни в Первую, ни во Вторую мировые. Они и блокаду как-то пережили, отправив девочку в эвакуацию. На берегу Плещеева озера, в Переславле-Залесском, Роза полюбила тихие закаты и силуэты опустевших церквей с их декоративными главками на высоких барабанах, похожих на минаретики, прямо как у мечети на Петроградской стороне. После войны статный красавец-грузин, потомок сванетских князей, аспирант-востоковед, водил ее, восторженную первокурсницу с истфака, по городу и в, казалось бы, насквозь европейских очертаниях зданий находил еле уловимые азиатские мотивы. Когда Роза окончила университет, а Георгий защитил кандидатскую, они поженились и, преисполненные надежд и научных дерзаний, были отправлены в Бухару – город-мечту, город-сказку…
Целую неделю Роза Францевна не выходила из дома, куда их поселили на первое время, и лежала на глиняном полу, накрывшись мокрым полотенцем. Молодожены сделали огромную ошибку, приехав в Бухару в конце июля. Вода в дворовом бассейне-хаyзе была уже перенаселена чуть заметными невооруженным глазом организмами, которые шевелились даже в полотенце. Розе Францевне казалось, это шуршат пески, обступившие город, и шелестят огромные листья чинар, высушенные зноем…
