Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1. Время символизма - [51]

уже могли эту цель схватить, — а, напротив, бесконечно оттачивать, углублять, определять, делать каждую краску ярче, — иначе ведь не будет белого цвета. Мы не только мало верим во Христа, мы ему даже доверяем мало. Говорим: нет, вот ревность, вот корысть, вот я, — не надо ничего, нехорошо, сорву это с души, брошу… Буду светленький, буду пустенький, авось вольется в меня божественное вино… Фу, не то! Неужели вы не чувствуете? Нет, все, что каждому из нас послано, каждая отдельная форма любви или порыва, — пусть живет и растет как можно выше. Это уже хорошо, что послана. Все, что можно привести к Нему, что может жить в душе рядом с Его Именем — пусть живет, а мы будем за этим цветком ухаживать и лелеять его. Горе не в том, что у нас есть какие-нибудь неправедные чувства, а в том, что все наши чувства какие-то недоноски и на ногах не стоят. Не урезывать их нужно, а доводить до конца, а для того, чтобы все это было к Нему и ради Него — у нас и есть сознание и, пожалуй, любовь к Нему. Наша, не Его любовь, но все-таки любовь. Беда не в том, что я влюблена в Философова, а в том, что я в него совершенно не влюблена (какое бессилие! Где имя Христа — нет влюбленности, а если какой-нибудь Иван Иванович и влюблен отлично, — то, наверно, ему до Христа дела нет. Глубокое человечье бессилие соединения!). Беда не в том, что у вас ревность и корысть, а в том, что у вас очень мало и ревности и корысти. Нет, я не согласна ни на какие минусы, а только на вечные плюсы. Не каждое наше чувство мы должны отдельно преображать, а преображение — это последнее слитие (м<ожет> б<ыть>, недостижимое?) всех наших крайних чувств всего нашего существа — для Христа, ради Христа, в его имени. Вот путь и направление — к Нему с Ним же. А какова дорога и где стены — это другой разговор. Вы, может быть, не согласны со мной, но вы меня понимаете. Боже, какой соблазн это близкое слияние этих крошечных чувств! Я, конечно, еще слабее вас, я рассудочнее вас и прямо не умею любить людей. Еще бы не прийти в уныние! Экстаз мысли, влечение к свету мыслью — все Христу, да, но какое холодное! Ни влюбленности, ни даже плотского желания, ни нежности, ни ревности, никаких страстей. Не клевещу ли я на себя и на вас, однако?[330]

З. Г.

15

15 bis rue Théophile Gautier

Paris XVI.

10 мая <19>06

Я готова была бы поверить в ваше счастье, Валичка, если бы вы меня так не уверяли. Что делать! Я старый психологический воробей. И на мякине уверений и «веселых» повторений меня не проведешь. Я сейчас же начинаю думать: ну, если он меня, при всей его ко мне небрежности (даже почерк у вас дышит небрежностью) так уверяет — как же настойчиво и непрерывно убеждает он себя, что он счастлив и доволен! Может, и убедил. Настойчивостью можно всего достигнуть… на короткий срок.

Но это не мой genre. Я люблю видеть то, что есть. И даже настолько горда (или презрительна), что не перед собою одним <так!>, но и перед другими не скрываю того, что есть. Что сама вижу, — пусть и другие видят. Это для меня не опасно. Я не могу согласиться бояться чего-нибудь до такой степени, чтобы убеждать себя в несуществовании этого, если оно, пугающее и нежеланное, существует. Хвастаетесь сознанием. И вечно его швыряете собакам. Ваши «искренние» (без иронии!) улыбки. Валичка, очень часто для моих как-никак любящих и потому острых очей — кажутся гримасами. Но… я говорю ведь, дальше черты вашего сознания, а потому и в пустоту.

«…Ты волей круг свой сузил…»[331] Приветствую в вас волю, — не сознание.

Что касается радости вашей насчет «продажной любви» — то я тоже радуюсь за вас. Не думаю только, что вы в юношу превращаетесь, мне кажется — вы просто начинаете приобретать примитивную культурность, при которой естественно человек не может не зачеркнуть этого для себя. Я даже удивляюсь, что к этой ступени культурности, для вас, повторяю, вовсе не столь уж высокой, вы приходите довольно поздно да еще сам удивляетесь. Открыли Америку, что не можете не брать каждый день ванну. Что весьма неприятное ощущение, когда тело грязно. Это и японцы знают — непрерывно купаются.

И ваши романтические приятные вожделения, которые вы воспеваете, тоже не Америка, а просто давно всем известный Гутуевский остров[332]. Вы-то, конечно, не имеете права, но с моей точки зрения, пожалуй, можно их противопоставить «продажной любви». Тоже довольно некультурная штука, не по росту для «сознательного» человека. Старо, старо, износилось, клочья летят… а вы радуетесь!!

Ох, Валичка, вы теряете остроту! Вы начинаете пахнуть водой, как годовалая банка с духами, стоявшая без пробки! А вам-то кажется, что нет, — вот беда. И только для тех, кто имеет достаточно тонкое обоняние, чтобы слышать ваш настоящий аромат, — вы не пахнете водой. Только потому, что мне эти ваши улыбки никогда не были нужны — я вам их прощу и тогда, когда они окончательно и явно претворятся в гримасы.

Чтобы утешить вас (знаю, вы скажете, что не от чего утешать, ибо я пишу сплошной вздор), — я вам приберегла к концу несколько сплетен.

Бальмонт назначил лекцию[333]. Пришло в винный сарай 600 человек. А Бальм<онт> не явился. Ибо накануне Минский и Бела