Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1. Время символизма - [21]

Следующее письмо было написано через день, 12 октября:

Успехи делаю с каждым днем и разучила уже почти совсем две оперы. А теперь принялась за третью, в которой у меня главная и очень красивая роль. Дела ужасно много, так что дни летят, как стрелы, и не видишь времени. <…> Настроение довольно бодрое. По вечерам я часто бываю у Ивановых, и Вячеслав Иванович громко читает мой роман, который они оба очень хвалят. Кажется, я когда-нибудь буду знаменитою, но если бы меня любил тот, кого люблю я, мне было бы гораздо лучше, чем высшая слава. <…> Прошу прислать мне заказным письмом портреты Констант<ина> Семен<овича Шварсалона>[128].

Последняя просьба имела под собой все те же основания — внимание Иванова. 16 октября Зиновьева-Аннибал писала в Пезаро:

Моя учительница здешняя дает мне в день по полтора часа, и я делаю такие успехи, о которых в Пезаро и во сне не видала. Это меня и навело на мысль потолковать с Бокабадата о том, что может ли она давать мне такие длинные уроки и ежедневно. Она на это сказала, что, быть может, она не успеет заниматься со мною более трех раз в неделю, но что окончательно решить ничего не может, пока не начнутся ее уроки в консерватории в Пезаро. Она может дать мне расширенный ответ лишь 10 Ноября, т. е. через 24 дня от сегодняшнего. <…> Милые, пошлите фотографии простым письмом: никто не польстится. Он написал мне письмо с угрозами. <…> Фотографии хочет видеть Иванов[129].

И наконец, в последнем, недатированном письме находим еще одно существенное известие:

Читаем с Ивановыми по вечерам мой роман. Многие места в нем всем очень нравятся, и я так хочу писать, что даже по ночам не сплю, а утром вскакиваю и пишу. Боюсь, что не потолстею от этого, но ничего, зато во всех делах своих лечу вперед. Отдохну потом[130].

С Флоренцией связано и то, что в переписке супругов впоследствии именовалось «Фьезоле»: договоренность о том, чтобы, сохраняя внутреннюю близость, уметь жить в долгой разлуке, посвящая себя тому или иному труду (ученому для Иванова, пению — для Зиновьевой-Аннибал).

Во многом решающий для дальнейшей жизни Иванова этап — начало близких отношений с Зиновьевой-Аннибал, — относящийся к первым месяцам 1895 года, когда Иванов жил в Риме, а Зиновьева-Аннибал приехала туда на несколько дней, хорошо отразился как в переписке супругов, так и в письмах к Гревсу. Не известен в подробностях, но вполне ясен по сути и духу заключительный для периода пребывания в Италии в 1892–1895 эпизод, когда, вернувшись из Рима во Флоренцию, Иванов признается первой жене в том, что любит другую, разъезжается с нею, а потом, в мае, уезжает (все-таки вместе с женой и дочерью) из Италии, покидая эту страну на два с лишним года.

Поводом для переселения в Аренцано в 1897 г. послужили обстоятельства отношений Зиновьевой-Аннибал со своим первым мужем. Если Иванов очень быстро развелся с первой женой, то Зиновьева-Аннибал всего лишь получила отдельный от мужа вид на жительство, и только после начала совместной (конечно, с частыми расставаниями) жизни с Ивановым затеяла дело о разводе, при этом вовсе не собираясь признаваться в супружеской неверности, а желая возложить всю вину на мужа. С середине октября 1897 г. она писала отцу:

…я только третьего дня получила твое письмо с радостным известием с копией об удачном окончании дела в Консистории. Теперь оно будет ждать дальнейшего хода в течение двух месяцев. Потом пойдет на утверждение в Синод и там еще пробудет некоторое время. В течение этих двух месяцев Шварсалон имеет право подавать жалобу в Синод на кассацию. Затем, когда дело окончится в Синоде, то мне предстоит еще специальный процесс в Канцелярии Прошений об утверждении Высочайшим Именем детей моих за мною. Итак, видишь, что дела еще порядочно и надолго хватит. Ты, дорогой Папа, хорошо советуешь мне осторожность! Конечно, теперь всё дело может рухнуть у самого уже окончания его из-за малейшей моей неосторожности. <…> Мне кажется, что лучше было бы вновь переменить место жительства на другое столь же разумное! и там сидеть смирно в ожидании конца процесса. Я и ездила вокруг поискать такого местечка, но пока ничего не нашла. Во всяком случае, мы совершенно проникнуты одною заботою: жить тихо и скрывать свои следы[131].

На самом деле к этому времени уже и место было найдено, и новая, еще официально не созданная семья уже там жила. Как мы уже говорили выше, это было небольшое местечко под Генуей — Аренцано. В первые дни после переселения Зиновьева-Аннибал так описывала его матери:

Где мы? Совершенно неожиданно и можно сказать par un coup de génie — на Ривьере, за час от Генуи, в еще никем не разысканном, но теплом, как Nervi, поросшем пальмами и апельсинами местечке — Arenzano. Всё здесь примитивно, тихо, дешево и упоительно прекрасно. Сижу в нашей комнатке с двумя окнами: одно на море с долгою линией берега до Генуи и далее, вплоть до Специи и Portofino, другое на городок с окружающими его светлыми виллами среди оливковых рощ по склонам мягких холмов. Солнце блистает горяче <так!>, окна все раскрыты. Живем мы в одной вилле на холме в 10 минутах над морем. Внизу живет хозяин, одинокий молодой офицер, наверху занимаем мы четыре просторных комнаты и кухню с хорошею барскою мебелью, совершенно одни, без соседей, со своим садиком и с большою террасою на крыше с блистательным видом. Попали мы сюда вот как: сидели и мерзли в горах, где стало очень неуютно и тесно, когда дети не могли гулять. <…> Вот и придумали, что недалеко, по ту сторону Альп есть теплая страна, где хорошо и телу больному, и душе, влюбленной в Италию. В. И. решил заниматься сам с детьми. Летом он Сережу подогнал через класс 8-й прямо к 7-ому, а в течение зимы думает его подогнать прямо к 5-ому, т. е. пройти и немного латынь. Будут и русские уроки. При способностях Сережи и прекрасных уроках это пустяки. Вера тоже только выиграет от домашних уроков, так как школа ее в Париже, как и все школы для девочек, плоха. Дети очень счастливы, а Сережа наслаждается красотою удивительно сознательно, он теперь с ума сходит по поэзии. Учит Goethe и Пушкина с наслаждением, читает Hugo и Heredia и, подражая последнему, написал свободного вымысла военную поэму ко дню моего рождения в стихах. Стих местами прямо очень хорош и хромает лишь ритм, так как он не знал правил, а сочинял стихи тайно от всех, пася коров в Montées и декламируя. Он очень талантлив. Я хотела прислать стихи, да он не успел переписать. Вера становится с каждым днем симпатичнее и красивее. Козел и Лидюшка sont des bébés. <…> Платим за квартиру 55 фр. в месяц! и вся провизия дешева