Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1. Время символизма - [180]
Видимо, в этот момент (самый конец 1909 и начало 1910 года) в сознании как Белого, так и Иванова на передний план выходят литературные проблемы, где Минцлова была им плохим помощником. Иванов руководит созданным осенью Обществом ревнителей художественного слова, в который формализовалась Академия Стиха, и обдумывает обобщающую работу, способную создать глобальную концепцию символизма, отталкивающуюся, конечно, от великих источников, но ориентированную на современное состояние русского его извода.
Белый же работает над статьями, составившими книгу «Символизм» (вышла в конце апреля 1910[1307]), и собирает книгу «Луг зеленый» (вышла в конце июля 1910), что также обращает его к теоретическим проблемам как символизма, так и литературы вообще. А в апреле 1910 г. он открывает «ритмический кружок», в котором принимают участие преимущественно молодые поэты, где выступает в качестве мэтра. Как кажется, одновременное обращение к глубокому теоретическому осмыслению символизма и к учительской деятельности, основанной на изучении формальных особенностей художественной речи, прежде всего стихотворной, является далеко не случайной и впоследствии откликнется в реальности существования постсимволистских кружков — «Цеха поэтов», возникшего осенью 1911 г., и «Молодого Мусагета», где Б. Пастернак читал первый свой публичный доклад «Символизм и бессмертие» (1912).
Практически на самом рубеже 1909 и 1910 годов, 30 ноября умирает Иннокентий Анненский. Сама по себе эта смерть была не слишком замечена литературной общественностью, но для 1910 года она оказалась важна по крайней мере в двух отношениях. Про выход в свет «Кипарисового ларца» мы уже сказали, но не отметили двух вещей. Первая — статья Вяч. Иванова «О поэзии Иннокентия Анненского», в которой не просто подводятся итоги творчества покойного поэта. Иванов определяет Анненского как одного из принципиальных противников того типа символизма, к которому принадлежит он сам. Названный здесь «ассоциативным», этот тип символизма осмысляется как чисто интеллектуальная забава, создание ребуса и его разгадка читателями, и тем самым низводится до степени низшего искусства. Характерно, что такая характеристика пришла к Иванову из доклада самого же Анненского «Поэтические формы современной чувствительности», где чрезвычайно схожая формула была применена к Брюсову: «Брюсов видит в них <словах. — А. Ч.> ряды загадок. Он ищет шифра. Он хочет создать универсальную колоду карт»[1308], причем карты эти воспринимаются отчасти как крапленые. Известно, что Иванов обиделся на этот доклад Анненского[1309], а теперь еще и отомстил посмертно. Такой жестокий расчет со своим недавним соратником по «Аполлону» был ему, видимо, необходим не только в очевидных теоретических целях, но и для целей весьма практических: ему необходимо было убедить возможных «еретиков», первым среди которых был, вероятно, Гумилев — ученик Анненского, только что одобренный Ивановым.
Второе соображение, связанное со смертью Анненского и появлением в свет «Кипарисового ларца», более или менее известно. В «Записных книжках» Ахматовой находим отчетливое воспоминание: «…я прочла (в брюлловском зале Русского музея) корректуру „Кипарисового ларца“ <…> и что-то поняла в поэзии»[1310]. В. А. Черных очень правдоподобно датирует это событие концом февраля[1311]. В апреле она венчается с Гумилевым, а в середине июня впервые читает стихи на Башне, с чего начинается долгая история выяснения того, как же Иванов отнесся к ее ранним стихам. В свете только что сказанного логично будет предположить, что ахматовское воспоминание: «Вячеслав Иванов, когда я в первый раз прочла стихи в Ак<адемии> стиха, сказал, что я говорю недосказанное Анненским, возвращаю те драгоценно<сти>, кот<орые> он унес с собой»[1312], — на деле вовсе не было похвалой. Понятна и запись о чтениях стихов Иванову: «…Вяч<еслав> очень равнодушно и [иронично] насмешливо [сказал] произнес: „Какой густой романтизм!“ Я тогда до конца не поняла его иронии. <…> О том, как он tête à tête плакал над стихами, потом выводил в „салон“ и там ругал довольно едко, я так давно рассказыва<ю>, что скучно записывать»[1313]. Ахматова относит все это к сфере проявления личных свойств Иванова, тогда как нам представляется, что он таким образом осуществлял свою программу литературного наставничества, так в полной мере и не реализовавшуюся.
Итак, мы в ходе изложения дошли до начала 1910 года, где несомненно главным событием стал доклад Вяч. Иванова, в печатном виде названный «Заветы символизма», и его обсуждения — сперва в московском Обществе свободной эстетики, а затем в течение трех заседаний в петербургском Обществе ревнителей художественного слова. Напомним довольно известный факт: акмеистический манифест Гумилева, статья «Наследие символизма и акмеизм», так называлась в тексте журнала
