Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1. Время символизма - [178]
Как нам представляется, прослеживание эволюции отношения Брюсова и Вяч. Иванова к Льву Толстому как к писателю, мыслителю, учителю жизни демонстрирует одну весьма яркую особенность: внешнее, зафиксированное печатными текстами почитание далеко не всегда находит подтверждение в дневниках, письмах и мемуарах. Для них Лев Толстой существует в двух планах: с одной стороны — общепризнанный классик, а с другой — весьма ограниченный в своих воззрениях автор, лицемер в жизни, которому самое время убраться из современной литературы. И здесь-то, пожалуй, коренится наиболее существенная особенность отношения двух интересующих нас писателей к своему великому современнику: он стоит у них на пути, мешает литературному успеху, причем мешает не по известной формуле, сохранившейся в воспоминаниях Ахматовой о Блоке: «…я между прочим упомянула, что поэт Бенедикт Лившиц жалуется на то, что он, Блок, одним своим существованием мешает ему писать стихи. Блок не засмеялся, а ответил вполне серьезно: „Я понимаю это. Мне мешает писать Лев Толстой“»[1292]. Лев Толстой мешал и Брюсову и Вяч. Иванову вполне конкретно, как фигура живой литературы и литературной жизни. Начиная с появления «Воскресения» и приблизительно до 1907 г. вольно или невольно они вынуждены считаться с его существованием, с новыми его произведениями, статьями, известиями, исходящими от других и становящимися достоянием печати. В наибольшей степени это ощутимо, конечно, в истории с брюсовским «О искусстве», когда он был расстроен и обескуражен до того, что пошел на опрометчивый шаг, осмеянный многочисленными критиками, — произнес в предисловии: «И Толстой, и я». Прозаические замыслы не могли не восприниматься на фоне толстовской прозы, собственные оценки соотносились с толстовскими, и так далее. В меньшей степени такая внутрилитературная напряженность относится к Иванову: Толстой преграждал ему путь к тому, чтобы самому сделаться экстраординарной фигурой всей культурной жизни России уже во второй половине 1900-х. Но первый год Башни, сделавшейся в Петербурге явлением столь же значительным, как во всей России была Ясная Поляна; ряд принципиальных статей в «Золотом руне» 1907–1908 гг., возможности «Аполлона» и дискуссии о символизме в конце 1909 и начала 1910 гг. не могли не восприниматься им как безусловное утверждение на первом месте в русском символизме, а через это — и во всей русской литературе.
Именно из этого, как кажется, проистекает время от времени эксплицируемое отрицание символистами Льва Толстого.
В п е р в ы е: Toronto Slavic Quarterly. 2012. № 40. С. 7–22. Существует также вариант на французском языке: Un autre Tolstoï / Traduction d’Hélène Henry-Safier // Un autre Tolstoï / Publié sous la direction de Catherine Depretto. P., 2012. P. 109–119.
К ЛИТЕРАТУРНОЙ ИСТОРИИ 1910 ГОДА
1910 год во многом стал рубежным для русской литературы, особенно литературы русского модернизма. Это известно достаточно хорошо. Но вот что именно следует учитывать в качестве определяющих событий — это решает для себя каждый аналитик, обращающийся к актуальности такого времени. И если мы зададимся вопросом, что, собственно говоря, принес 1910 год русской литературе, то убедимся, что среди самых разнообразных его свершений довольно легко увидеть ряд событий, укладывающихся в отчетливо выраженную линию, где не так уж сложно увидеть причинно-следственные связи. Поскольку новейшая «Летопись литературных событий» до него еще не дошла, воспользуемся старой, опубликованной еще в 1972 г.[1293], и перечислим их. В январе появились «О прекрасной ясности» и «Первая книга рассказов» М. Кузмина, Л. Толстой дал свою известную оценку стихам Игоря-Северянина. В феврале умерла В. Ф. Коммиссаржевская. В марте и апреле Вяч. Иванов выступает с докладами в московском Обществе свободной эстетики и в петербургском Обществе ревнителей художественного слова, о чем мы еще будем говорить подробнее, выходит первая книга стихов М. Волошина и сборник «Студия импрессионистов». В апреле появляются «Кипарисовый ларец» Анненского и «Жемчуга» Гумилева. В мае — второе «Собрание стихов» З. Гиппиус, «Символизм» Белого и первый «Садок судей». В июне «Заветы символизма» Иванова и «О современном состоянии русского символизма» Блока публикуются в «Аполлоне», после чего следует значительная дискуссия, о которой см. ниже. В июле выходят «Луг зеленый» Белого и «Русские символисты» Эллиса. В августе ничего значительного с точки зрения нашего интереса не отмечено. С сентября Брюсов начинает заведовать литературным отделом «Русской мысли». В октябре появляется «Вечерний альбом» Цветаевой. В конце октября и в ноябре — уход и смерть Льва Толстого. В декабре выходят «За синими реками» Алексея Толстого (более ранний первый том «Сочинений» не является для нас существенным).
