Разве бывают такие груши (рассказы) - [6]

1977

Вернисаж

Корвецкая еще издали заприметила нас, крепко взяла под руку бородатого брюнета и пошла на сближение.

- Ах, здравствуй! - мило улыбнулась она, протянув мне обе руки в побрякивающих браслетах. Мы слегка коснулись друг друга щеками, и я почувствовала, как мой неуловимый аромат "Коти" потонул в мощном запахе ее "Красного мака".

- Ну, как твои впечатления? - спросила Корвецкая, отступая на шаг и проводя рукой по переливам розово-зеленого синтетического платья.

- Конечно, красочно, - рассматривая платье, помедлив, сказала я. - Но, знаешь ли, избыточность утомляет глаз, нет изящества, благородства и строгих линий.

И, обмахиваясь каталогом, я расстегнула свой классический английский костюм.

- Но ведь цветовая насыщенность и призвана передать суть предмета! встрял брюнет, при слове "суть" энергично складывая толстые пальцы щепоткой и сверкая огромной мельхиоровой печаткой.

- Дешевые приемы! - отрезала я, похлопав мужа по сухощавой руке, украшенной лишь тонким обручальным кольцом. - Избыточность не должна выходить из рамок!

- Конечно, некоторые так думают, - поджала губы Корвецкая, обернувшись к брюнету и демонстрируя сложное, залитое лаком воронье гнездо на голове. Но нам кажется, в том и состоит новаторство, чтобы нарушать общепринятые каноны! - и она, обнаруживая длинный разрез, победительно выставила вперед ногу в черных ажурных колготках.

- А я считаю... - задумчиво произнесла я, лукаво опуская веки, покрытые французскими тенями и теребя синими, в тон векам, перчатками иссиня черную тяжелую цепь. - Я считаю, что прежде чем нарушать каноны, надо их хотя бы понимать!

Корвецкая вздрогнула и убрала ногу. - Ты полагаешь? - вызывающе спросила она, и я пошла в наступление.

- Во-первых, нет единства образа, - сказала я, взглянув на хозяйственную торбу Корвецкой. Та кинула злобный взгляд на мою элегантную сумку-конверт и покраснела.

- Во-вторых, совершенно не учтены пропорции, - я выразительно посмотрела на затянутую талию собеседницы, и она поежилась. - И, наконец, отчеканила я, - напрочь отсутствует какое-нибудь чувство времени, меры и места, нет своего стиля, а уж в деталях, - и я скосила взгляд на множество деревянных и пластмассовых браслетов, - сплошная эклектика, безвкусица и разлад.

Высказав все это, я приятно улыбнулась, снова склонилась к пылающей щеке Корвецкой и повела мужа к следующей картине.

1977

Разные люди

Она любит изучать игру линий Боттичелли, любоваться склоненной в тихой скорби главой святого Себастьяна, читать тонкие, ироничные, с неуловимой улыбкой между строк французские рассказы.

Он терпеть не может тишины, весело ему, когда на стройке бухает баба копра, весело гаркнуть, перекрывая рев грузовиков так, чтобы тетки в соседнем доме позажимали ребятишкам уши. Хорошо прийти домой и, прикончив кастрюлю щей, улечься на диван с журналом "Крокодил" и хохотать так, чтоб трещали пружины.

Ее тошнит от запаха щей, она любит хрустальную музыку Моцарта, любит, когда прозрачная балерина мягко зависает в вальсе Шопена.

Ему все это даром не надо. То ли дело, когда центрфорвард так и прет в ворота, а трибуны разваливаются от грохота! Здорово реветь громче всех: "Шайбу, шайбу!"

Она любит тепло, нежный аромат маслянистых духов, ласковое южное море, ночное сидение в шезлонге с пушистым пледом на тонких плечах.

Для него хуже жары разве только духи. Пропади он пропадом этот затхлый юг, в подметки он не годится бодрящему свежему ветерку и байдарке на порогах; да и разве охладишься в той теплой луже так, как под хорошим проливным дождем?

Он любит силу, удаль, размах, она - изящество, хрупкость, утонченность. И, посмотрев на его крепкий до тупости затылок, она часто недоумевает: "И о чем я только думала?" И тогда в ней копится глухое раздражение.

Но когда в первый час назревшей, наконец, ссоры, потрясая хрупкими кулачками, она начинает кричать: "С палаткой в отпуск? Что я - совсем обалдела?", когда яростно выплескивая всю свою неудовлетворенность, она топает изящной ногой, носится по квартире и с возгласом: "Нетонкий, неумный козел!" бросается в него графином, в ней такая мощь, такой напор, что в эти минуты она одна воплощает для него все, что он любит - бухающую бабу копра, и несущегося в ворота нападающего, и шквальный ураган, и изумленно увертываясь и восхищенно загораживаясь локтями, он любит еще и ее.

Но когда проходят три часа, а она ничуть не устала, а оглушительно взывает: "Господи, зачем я шла за него замуж?" в его привыкших к реву грузовиков ушах появляется медный звон, в глазах мутится, мощное тело оползает на ковер, мускулистые руки бессильно повисают. И приходит ее черед восхищаться им, потому что в линиях этой распростертой на ковре фигуры - и прихотливая грация исколотого Себастьяна, и слезы моцартовского "мизерере", и утонченность, и слабость, и изящество, и все, что любит она.

И, придя в себя, он с восторгом шепчет: "Ну, даешь!" и согласен ехать хоть на юг, хоть куда угодно. И она тоже долго помнит экспрессию этого смиренно поникшего тела, и прощает ему и щи, и "Крокодил".

И родственники, знакомые и дальше продолжают удивляться: