Разум - [7]

Да, прикинув все это мысленно, я с тоской подумал о будущих месяцах работы на студии, где я числюсь штатным сценаристом. Даже эти двадцать тысяч меня не очень-то утешали.

Жена вернулась из магазинов, так ничем и не разжившись. Пожаловалась, что в автобусе ехала на кривом сиденье. Потом, вглядевшись в меня, заметила, что я скучаю. (Ох, не надо было вылезать из постели!) Сообщила, что ее отец спрашивал, сколько за месяц сжирают наши собаки и не собираюсь ли я в этом смысле что-то придумать, так как их жратва сильно бьет по карману.

С болью припомнилось, как два года назад я вот так же поддался на провокации злыдней соседей, на чем свет клявших мою сучку Ирис, и как однажды утром — 14 апреля 1978 года — решил ее убить. Я выкопал яму и ударил ее топором по голове. Ирис не могла понять, что происходит. Она взвыла и бросилась от меня с размозженным черепом, обагряя землю кровью. Бедняга, она была так перепугана и несчастна, что в оторопи снова вернулась ко мне. Я видел, что рана ее слишком глубока и что уже никогда не быть ей здоровой собакой. Я ударил Ирис еще несколько раз острием и, бросив в яму, стал закапывать, обливаясь слезами. Долгими месяцами я не мог очувствоваться, жаловался каждому встречному — эта чудесная зверюга не выходила у меня из головы, Я даже пить перестал, а двух ее сыновей с любовью потом обихаживал. И хоть у черного Уру оказалась эпилепсия, я все равно оставил его жить. Несчастная Ирис, как она любила меня! В свои сорок я осознал, что убийство — чудовищный проступок и что наказание для убийцы есть не что иное, как искупление — если в убийце осталась еще хоть капля человеческого, А иначе ему и жизнь не в жизнь. Нет большего преступника, чем тот, кто принуждает людей убивать, ибо в ближнем своем он прежде всего убивает совесть.

Нет, теперь уже ничьи уговоры на меня не подействуют: собаки — мои самые преданные друзья, никого больше я так не люблю и никто больше так не любит меня.

Жене я сказал, что псы за месяц сжирают мало, едят они только отбросы, которые люди, особенно в центре города, отправляют в помойку. А если, случается, и куплю им костей на крону-другую, то это такая ничтожная сумма, какую иной человек тратит, чтобы хоть чуточку поднять настроение — я же человек скромный: ем мало, не потребляю ничего экстраординарного, стало быть, могу позволить себе удовольствие иметь собак. Люди заводят себе, к примеру, машину, покупают дачу, чтобы ездить туда на этой машине; я же обитаю в лачуге, и у меня нет машины. Одна собака записана была на отца, после смерти отца переписана на сестру, что живет в его доме. Это один двор, один налог. Другой пес приписан к нашему двору, и налог плачу я. Всего сто двадцать крон в год. По санаториям я не езжу (а должен бы, вставляет жена) и тем самым экономлю еще деньги. На ее реплику о санатории отвечаю: «Я езжу в командировки и на фестивали, за которые платят как за работу. Мне даже к морю тащиться не надо, чтобы хоть на два-три дня отдохнуть от семьи. И вообще, нет для меня лучшего отдыха, чем когда вы все удаляетесь и оставляете меня на несколько дней в одиночестве».

Эти доводы жену не убедили, но прицепилась она к другому: когда наконец подведем водопровод к дому. Это наш больной вопрос. Отвечаю: к этим двадцати тысячам на книжке надо относиться как к жалованью на целый год вперед. Надо купить дочке платье и туфли, заплатить за электричество, а что останется, допустим тысяч пятнадцать, добавлять к ежемесячным расходам на еду. По тысяче крон хватит на пятнадцать месяцев. И еще: одна страховая агентша уговорила меня отчислять от зарплаты по шестьдесят крон — что-то вроде страховки в пользу дочери, но, конечно, стоило бы обстоятельно вникнуть в это дело — как бы не обвели меня вокруг пальца. Мой чистый заработок каких-нибудь жалких полторы тысячи крон, а то и меньше — сколько вычитают из жалованья, мне не ведомо. Но если семья из трех человек тратит в месяц две с половиной тысячи крон — так ли уж это много?

А жена опять за свое: псы много сжирают. Я ей в ответ: и она много сжирает, однако никто ее этим не корит, а с точки зрения природы человек и собака совершенно равноценны, нигде не написано, что только человек имеет право на жизнь, а иным существам в этом отказано. Они были здесь раньше, чем мы, и прекрасно обойдутся без нас. Счастье еще, что зверье вообще соглашается жить рядом с человеком, ибо такой монстр, как он, не заслуживает ничего иного, кроме уничтожения. Его жадность и праздность не знают границ, потребности его непрестанно растут, и он вечно измышляет всякие хитрости — лишь бы оправдать свои ненасытные желания.

Жена обронила:

— У человека душа есть.

— И у животного. Такая же, как у человека, — сказал я.

Жена, махнув рукой, пошла к моей сестре — из ее окна видна улица. Жена выслеживает одну женщину, которой хочет отдать сто крон, И хотя женщина денег не просит — она подарила жене гипсовые тарелочки, которые я не долго думая разбил, до того были уродливы, — но жена хочет во что бы то ни стало за них заплатить и эту женщину без конца допекает. И при этом никогда не забывает уточнить, что тарелочки разбил я.