Разум - [45]

Я налил вино в два стакана. Старый Годжа напрасно угощал невестку.

— Перестала я и курить и пить, кроме того, еду домой на машине. Вино я никогда не любила.

— А где Яно? — спрашивает старый Годжа.

— То-то и оно. И вы его ищете? Извините, но я уже не ищу его. Еду домой.

Старый Годжа задумался: «Где же ему быть?» Но это не так уж и занимает его. После долгого времени он видит невестку и с радостью покалякал бы с ней. Яно он знает: с ним разговаривать ему совсем неохота. Бог с ним, с Яно! До него ли? Старый глядит на картины, говорит:

— Эхма! Хороший был человек. Много выдюжил. Настоящий мужик. Вместе в футбол играли — он левым крайним был…

— Пан Годжа, — говорю, — я еще успел рассказать отцу, как вы его хвалили. Знаете, когда он умирал, у него отнялись ноги. И без конца вспоминал, как вы играли в футбол. Сестра, ухаживая за ним по ночам, перекладывала ему ноги — он их совсем не чувствовал. Опухоль, должно быть, придавила нерв. Ужасная у него была смерть.

— И жизнь, мальчик мой. Каждому говорил правду, никогда не умел ловчить. Поэтому плохие люди не любили его. Никому он не льстил, но каждого уважал. А сколько для деревни сделал! Сколько домов поставил, печей сложил! Сколько дверей и окон замуровал! И брал всего десять крон за час. А ведь мог бы еще пожить с нами. Всякие… от кого зло одно… тех и рак не берет. Ну есть ли справедливость на свете?!

Уршула заметила:

— Если бы все на свете были хорошие, тоже ничего хорошего бы не было. И плохие должны быть.

— Не должны, неправда это. Почему не могут все друг другу внимание оказывать? Почему люди должны быть плохими? Я думаю, мир можно улучшить. Конечно, если кто ошибется — другое дело. Но многие нарочно зло сеют — воруют, обманывают, нет, и не говорите мне, что мы без таких бы не выжили.

Я сказал:

— Вы оба правы. Пани Уршула хотела сказать, что иной раз человек и не ведает, что зло творит…

— Тогда он дурак и малахольный. А этих не так уж и много…

Уршула засмеялась и говорит:

— Этих больше всего. И я среди них. Ну что бы выйти мне замуж за своего ровесника? Так нет же, выхожу за черта с рогами, что старше меня на двадцать лет, дура эдакая, а он однажды берет да куда-то уматывает.

— Найдется еще, — успокаивает ее свекор.

Годжа последний раз глядит на портрет моего отца, затем виновато улыбается и подымает бокал:

— Ну, помянем отца. И за наше здоровье!

Вино было каким-то голубовато-красным, почти без вкуса. Годжа, хоть и не выражает восторга по поводу вина, однако наливает снова. Окидывает невестку взглядом и говорит:

— Скажете тоже — дура!! Вы же кончили техникум? Девушка, у которой за плечами техникум, не может быть дурой…

— Кто позволяет себя обманывать, тот дурак, — отрубает невестка.

Свекор вспыхивает:

— Эхма! Надо было бить его, молотить дубинкой, по хребту охаживать. Где он? Куда подевался? — Поворачивается ко мне: — Не было его здесь?

Я поднял глаза к небу. Уршуле стало смешно. Но Годжа стукнул кулаком по столу и говорит:

— Бланку мы у себя оставили. Внучку выхаживаем, но, клянусь богом, я искать его не пойду, чтоб его свело да скорчило. Куда он подевался?

Уршула хотела выглянуть в окно, но у нас для этого нужно пригнуться. Должно быть, узрела там что-то любопытное, подумал я, наконец-то разговор пойдет по другому руслу. Я привык, что мои гости говорят о моих проблемах, если таковые в длиннущих монологах не обсуждаю я сам. Редко когда здесь заходит речь о вещах, которые меня самого нимало не волнуют. Сейчас я это четко осознал и охотно предпочел бы остаться верным традициям сего дома. Мне было непросто выказать какое-то сочувствие к ее переживаниям — я и без того с трудом сдерживался, чтобы не заговорить о себе.

Отец, пока был на ногах, обычно всегда заходил приветить гостя и любил рассказывать о том, как мы ставили наш дом и при этом никому не задолжали. Что до него, так он поставил бы и лучший, но проектировщиком был я, а я хотел только такой. Для меня прежде всего было важно, чтобы дом не выставлялся здесь среди прочих, словно какой храм, как это любят делать скоробогатики. Отец сперва попрекал меня, но потом понял, что роскошество стоит денег и что я скорей бережливый, чем скромный.

И так я завел речь об отце:

— Когда снится покойник — считается, что к дождю. Иной раз и сбывается. Нынче мне про отца снилось, а день был очень яркий. Снилось мне, будто я иду вдоль кирпичного завода и происходит это будто двадцать лет назад. На заросших травой старых рельсах стоят ржавеющие товарные вагоны, цистерны. Приближаюсь я к заводу, хочу пройти через станцию, а в это время как раз пассажирский подходит. Тормозит он долго, уж казалось, и не остановится. Сошло с него много людей. Из толпы вынырнул мой отец в суконном пальто и, заметив меня раньше, чем я его, подошел. Домой пошли вместе. Присоединился к нам еще Штево Карович. Под мостом, через который мы проходили, рыли мелиорационный канал. Я сказал отцу, что должен ехать в Середь, чтобы пройти какое-то тестирование. Отец улыбнулся, словно ему было ясно, почему это будет именно в Середи. Мне же ясно не было. В руке у меня была длинная палка, и ею я рисовал на земле какие-то синусоиды, а позже одни длинные линии. Был с нами и пес Уру. Нам пришлось обойти мост и снова по насыпи вскарабкиваться на железнодорожное полотно. Отец шел первым, был бодр и, как всегда, доказывал, что ходьба ему нипочем, так как в свое время был спортсменом. Когда мы поднялись примерно до середины насыпи, я проснулся. Хотел напиться, но вода была теплая — я открыл холодильник и налил стакан пива. И только в ту минуту осознал, что этот интересный сон я уже не смогу рассказать отцу. Наверное, я бы спросил его, откуда он знал, что это тестирование я буду проходить именно в Середи.