Разум - [21]
Вот такого рода мысли носились в моей голове, но я не верил им, чувствовал, что, случись любая перемена в моей жизни, я бы несказанно ей обрадовался.
И даже о родном крае, пожалуй, мог бы забыть, попади я в среду, где мною бы восхищались, где было бы приятно жить, где был бы чистый воздух и вкусная пища и не столько хлопот по хозяйству. Мне надоело вечно убеждать себя в своей же оригинальности, ведь оригинальность моя вынужденная, от меня требуют, чтобы я был оригинальным. Будь у меня больше сил, возможно, я постарался бы изменить свою жизнь и не заставлял бы себя утешаться мелкими радостями маленького человека.
Убежден: если бы такая возможность представилась и у нее были бы весьма четкие контуры, я без всяких угрызений бросил бы все и побежал ей навстречу.
На второй или на третий день после этих революционных раздумий были у меня именины. Это именины и моего покойного отца. Взял я мотыжку и пошел оправить могилу. Встретил там отцовского друга — мясника Лайоша, теперь пенсионера. Когда по улице Эдолинец снесли ряд домов, из Новой Веси уехал и Лайош. Но, привыкнув к деревне и ее обитателям, любившим его, он горько переживал свое переселение. Когда, случалось, Лайоша замещал другой мясник, женщины умышленно слишком привередничали, стараясь досадить ему и дать понять, что здесь не так-то просто угодить покупателям.
Лайош переселился, но приходил в деревню: нанимался в национальном комитете на разные работы — то яму засыплет, то траншею под дорогой для кабеля выроет. Да и всяким другим трудом не брезговал.
Сейчас он возился в яме возле газовой трубы. Его компаньон, постоянный работник МНК, тот, которого однажды укусила моя сучка Ирис, подробно мне объяснил, что сегодня им предстоит сделать.
На кладбище не было воды. Чинили водопровод. Когда я хотел полить анютины глазки, которые кто-то посадил на могилу — наверное, сестра, — за моей спиной вдруг раздался голос: «Воды и вправду не будет».
Я окопал могилу — теперь она выглядела весьма ухоженной. Круглыми камнями еще укрепил крест. Нашел кусок кости, довольно плоской, должно быть, от черепа. Положил ее под крест, помолился. Солнце припекало, и мне не хотелось уходить. Я сел на плиту соседней могилы и стал думать о том, где будет и как будет выглядеть моя могила. Весь ужас, который внушает нам могила, коренится в том, что мы представляем в ней человека живого. Мы жалеем его, нам страшно, ведь мы не можем помочь ему выйти оттуда. Нам кажется жестоким, что дорогое существо погребено у нас под ногами. Мы жалеем его, да и угрызения совести мучат: мы живем, на нас светит солнце, а он, бедняга, в стылой земле. Его положение кажется нам страшным и отвратительным, и мы спрашиваем себя: уж не по нашей ли вине он очутился в нем. Поэтому мы убираем могилу цветами, чтобы она меньше всего походила на суровый холм камней, или сооружаем крышу из бетонной плиты и снимаем с себя ответственность за пребывание в могиле дорогого существа тем, что пишем на кресте или на памятнике разные грустные или возвышенные слова и призывы. Так мы якобы отгоняем злых духов, которые, возможно, хотели бы использовать могилу в каких-то иных целях. Мы хотим предупредить этих духов, что неусыпно следим за могилой…
Какая печаль охватывает нас, когда мы находим в лесу заброшенную могилу. На кладбище наши покойники хотя бы не одни: они окружены знакомыми, родственниками, детьми и стариками. Вот тут ребенок, проживший всего месяц, а рядом старший механик фирмы «Болер», а там женщина возле молодого солдата и школьника — целые семьи собрались тут.
Рядом с отцом лежит семья Бучичей. Отец говорил мне, что эти Бучичи — наша родня. После войны, когда мне было семь лет, я на выборах нес депутату Бучичу букет цветов. Был там и нынешний президент — он поднял меня, а цветы взял у девочки Паулины, что была на год моложе меня. Мы должны были сказать что-то депутатам, но я растерялся и не сказал ничего. Один Бучич был председателем МНК. Но это уже другая ветвь. Надо будет поглядеть в записки отца.
От грустных мыслей стало не по себе, я отправился домой. Вечером пришли поздравить меня, именинника, мама с мужем. Принесли грог, водку, сигареты и коробку конфет.
Четвертая глава
Когда пришла мама со своим мужем Винцо, у нас гостил пес Бояр. Он не впускал их — хотя и сам был гостем, а сторожил наш двор очень зорко. И думать было нечего, что он позволит себя уломать. Пришлось посадить его на цепь, пока гости не вошли в дом. Это обстоятельство немного рассердило Винцо — он заподозрил, что я специально науськал пса против родни.
Мы раскупорили водку. Винцо тут же опрокинул стаканчик и только тогда сменил гнев на милость. Моей жене предложили грог и с нетерпением стали ждать, как она к нему отнесется — а она вызывающе долго пила воду. (Как выяснилось, жена вообще его не попробовала: утром я нашел бокал за радио. А мне всю ночь казалось, что где-то гниют забытые фрукты.)
