Разрыв-трава - [7]

К благости женской взывая:

Накрой, сбереги дитя мое,

Взлелей под спасительной сенью

Самое сладкое, самое

Злое мое мученье!

* * *

В земле бесплодной не взойти зерну,

Но кто не верил чуду в час жестокий?—

Что возвестят мне пушкинские строки?

Страницы милые я разверну.

Опять, опять «Ненастный день потух»,

Оборванный пронзительным «но если»!

Не вся ль душа моя, мой мир не весь ли

В словах теперь трепещет этих двух?

Чем жарче кровь, тем сердце холодней,

Не сердцем любишь ты, — горячей кровью.

Я в вечности, обещанной любовью,

Не досчитаю слишком многих дней.

В глазах моих веселья не лови:

Та, третья, уж стоит меж нами тенью.

В душе твоей не вспыхнуть умиленью,

Залогу неизменному любви, —

В земле бесплодной не взойти зерну,

Но кто не верил чуду в час жестокий?—

Что возвестят мне пушкинские строки?

Страницы милые я разверну.

* * *

В этот вечер нам было лет по сто.

Темно и не видно, что плачу.

Нас везли по Кузнецкому мосту,

И чмокал извозчик на клячу.

Было все так убийственно просто:

Истерика автомобилей;

Вдоль домов непомерного роста

На вывесках глупость фамилий;

В вашем сердце пустынность погоста;

Рука на моей, но чужая,

И извозчик, кричащий на остов,

Уныло кнутом угрожая.

1915

* * *

Вал морской отхлынет и прихлынет,

А река уплывает навеки.

Вот за что, только молодость минет,

Мы так любим печальные реки.

Страшный сон навязчиво мне снится:

Я иду. Путь уводит к безлюдью.

Пролетела полночная птица

И забилась под левою грудью.

Пусть меня положат здесь на отмель

Умирать, вспоминая часами

Обо всем, что Господь у нас отнял,

И о том, что мы отняли сами.

* * *

Видно, здесь не все мы люди — грешники,

Что такая тишина стоит над нами.

Голуби, незваные приспешники

Виноградаря, кружатся над лозами.

Всех накрыла голубая скиния!

Чтоб никто на свете бесприютным не был,

Опустилось ласковое, синее,

Над садами вечереющее небо.

Детские шаги шуршат по гравию,

Ветерок морской вуаль колышет вдовью.

К нашему великому бесславию,

Видно, Господи, снисходишь ты с любовью.

* * *

Выставляет месяц рожки острые.

Вечереет на сердце твоем.

На каком-то позабытом острове

Очарованные мы вдвоем.

И плывут, плывут полями синими

Отцветающие облака…

Опахало с перьями павлиньими

Чуть колышет смуглая рука.

К голове моей ты клонишь голову,

Чтоб нам думать думою одной,

И нежней вокруг воркуют голуби,

Колыбеля томный твой покой.

Газэлы

Утишительница боли — твоя рука,

Белотелый цвет магнолий — твоя рука.

Зимним полднем постучалась ко мне любовь,

И держала мех соболий твоя рука.

Ах, как бабочка, на стебле руки моей

Погостила миг — не боле — твоя рука!

Но зажгла, что притушили враги и я,

И чего не побороли, твоя рука:

Всю неистовую нежность зажгла во мне,

О, царица своеволий, твоя рука!

Прямо на сердце легла мне (я не ропщу:

Сердце это не твое ли!) — твоя рука.

1915

* * *

Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера.

Ни о завтра не думаю я, ни о завтра и ни о вчера.

Дни — как сны. Дни — как сны.

                              Безотчетному мысли покорней.

Я одна, но лишь тот, кто один, со вселенной

                                                  Господней вдвоем.

К тайной жизни, во всем разлитой, я прислушалась

                                                  в сердце моем, —

И не в сердце ль моем всех цветов зацветающих

                                                            корни?

И ужели в согласьи всего не созвучно биенье сердец,

И не сон — состязание воль? — Всех венчает единый

                                                             венец:

Надо всем, что живет, океан расстилается горний.

<1912–1915>

* * *

Господи! Я не довольно ль жила?

Берег обрывист. Вода тяжела.

Стынут свинцовые отсветы.

Господи!..

Полночь над городом пробило.

Ночь ненастлива.

Светлы глаза его добела,

Как у ястреба…

Тело хмельно, но душа не хмельна,

Хоть и немало хмельного вина

Было со многими роспито…

Господи!..

Ярость дразню в нем насмешкою,

Гибель кличу я, —

Что ж не когтит он, что мешкает

Над добычею?

* * *

Да, я одна. В час расставанья

Сиротство ты душе предрек.

Одна, как в первый день созданья

Во всей вселенной человек!

Но, что сулил ты в гневе суетном,

То суждено не мне одной, —

Не о сиротстве ль повествует нам

Признанья тех, кто чист душой.

И в том нет высшего, нет лучшего,

Кто раз, хотя бы раз, скорбя,

Не вздрогнул бы от строчки Тютчева:

«Другому как понять тебя?»

* * *

Дай руку, и пойдем в наш грешный рай!..

Наперекор небесным промфинпланам,

Для нас среди зимы вернулся май

И зацвела зеленая поляна,

Где яблоня над нами вся в цвету

Душистые клонила опахала,

И где земля, как ты, благоухала,

И бабочки любились налету…

Мы на год старше, но не все ль равно, —

Старее на год старое вино,

Еще вкусней познаний зрелых яства…

Любовь моя! Седая Ева! Здравствуй!

Ноябрь 1932

Девочкой маленькой

ты мне предстала неловкою.

Сафо

* * *

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» —

Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!

Ночью задумалась я над курчавой головкою,

Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, —

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою,

Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком…

В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою:

Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, —