Разрыв-трава - [6]

День и ночь шуметь охрипший примус,

Пьяный мать, рыгая, поминать...

Так-то! Был сосед за ширмой, был да выбыл.

Не убили — и за то спасибо!

Февраль 1929

Марине Баранович

* * *

Ты, молодая, длинноногая! С таким

На диво слаженным, крылатым телом!

Как трудно ты влачишь и неумело

Свой дух, оторопелый от тоски!

О, мне знакома эта поступь духа

Сквозь вихри ночи и провалы льдин,

И этот голос, восходящий глухо

Бог знает из каких живых глубин.

Я помню мрак таких же светлых глаз.

Как при тебе, все голоса стихали,

Когда она, безумствуя стихами,

Своим беспамятством воспламеняла нас.

Как странно мне её напоминаешь ты!

Такая ж розоватость, золотистость

И перламутровость лица, и шелковистость,

Такое же биенье теплоты...

И тот же холод хитрости змеиной

И скользкости... Но я простила ей!

И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина,

Виденье соименницы твоей!

Осень 1929

* * *

В крови и в рифмах недостача.

Уж мы не фыркаем, не скачем,

Не ржём и глазом не косим, —

Мы примирились с миром сим.

С годами стали мы послушней.

Мы грезим о тепле конюшни,

И, позабыв безумства все,

Мы только помним об овсе...

Плетись, плетись, мой мирный мерин!

Твой шаг тяжёл, твой шаг размерен,

И огнь в глазах твоих погас,

Отяжелелый мой Пегас!

6 октября 1931

* * *

И вправду, угадать хитро,

Кто твой читатель в мире целом:

Ведь пущенное в даль ядро

Не знает своего прицела.

Ну что же, — в темень, в пустоту.

— А проще: в стол, в заветный ящик —

Лети, мой стих животворящий,

Кем я дышу и в ком расту!

На полпути нам путь пресек

Жестокий век. Но мы не ропщем, —

Пусть так! А все-таки, а в общем

Прекрасен этот страшный век!

И пусть ему не до стихов,

И пусть не до имён и отчеств,

Не до отдельных одиночеств, —

Он месит месиво веков!

29 октября 1931

* * *

Гони стихи ночные прочь,

Не надо недоносков духа:

Ведь их воспринимает ночь,

А ночь — плохая повитуха.

Безумец! Если ты и впрямь

Высокого возжаждал пенья,

Превозмоги, переупрямь

Своё минутное кипенье.

Пойми: ночная трескотня

Не станет музыкой, покуда

По строкам не пройдет остуда

Всеобнажающего дня.

3 ноября 1931

* * *

Измучен, до смерти замотан,

Но весь — огонь, но весь — стихи, —

И вот у ног твоих он, вот он,

Косматый выкормыш стихий!

Его как голубка голубишь,

Подёргиваешь за вихор,

И чудится тебе: ты любишь,

Как не любила до сих пор.

Как взгляд твой пристален и долог!

Но ты глазам своим не верь,

И помни: ни один зоолог

Не знает, что это за зверь.

Май 1932

* * *

Паук заткал мой тёмный складень,

И всех молитв мертвы слова,

И обезумевшая за день

В подушку никнет голова.

Вот так она придёт за мной, —

Не музыкой, не ароматом,

Не демоном тёмнокрылатым,

Не вдохновенной тишиной, —

А просто пёс завоет, или

Взовьется взвизг автомобиля,

И крыса прошмыгнёт в нору.

Вот так! Не добрая, не злая,

Под эту музыку жила я,

Под эту музыку умру.

Стихотворения разных лет

Агарь

Сидит Агарь опальная,

И плачутся струи

Источника печального

Беэрлахай-рои.

Там — земли Авраамовы,

А сей простор — ничей:

Вокруг, до Сура самого,

Пустыня перед ней.

Тоска, тоска звериная!

Впервые жжет слеза

Египетские, длинные,

Пустынные глаза.

Блестит струя холодная,

Как лезвие ножа, —

О, страшная, бесплодная,

О, злая госпожа!..

«Агарь!» — И кровь отхлынула

От смуглого лица.

Глядит, — и брови сдвинула

На Божьего гонца…

Алкеевы строфы

И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты:

Два синих солнца под бахромой ресниц,

И кудри темноструйным вихрем,

Лавра славней, нежный лик венчают.

Адонис сам предшественник юный мой!

Ты начал кубок, ныне врученный мне, —

К устам любимой приникая,

Мыслью себя веселю печальной:

Не ты, о юный, расколдовал ее.

Дивясь на пламень этих любовных уст,

О, первый, не твое ревниво, —

Имя мое помянет любовник.

3 октября 1915

* * *

Без оговорок, без условий

Принять свой жребий до конца,

Не обрывать на полуслове

Самодовольного лжеца.

И самому играть во что-то —

В борьбу, в любовь — во что горазд,

Покуда к играм есть охота,

Покуда ты еще зубаст.

Покуда правит миром шалый,

Какой-то озорной азарт,

И смерть навеки не смешала

Твоих безвыигрышных карт.

Нет! К черту! Я сыта по горло

Игрой — Демьяновой ухой.

Мозоли в сердце я натерла

И засорила дух трухой, —

Вот что оставила на память

Мне жизнь, — упрямая игра,

Но я смогу переупрямить

Ее, проклятую!.. Пора!

2 ноября 1932

Белой ночью

Не небо — купол безвоздушный

Над голой белизной домов,

Как будто кто-то равнодушный

С вещей и лиц совлек покров.

И тьма — как будто тень от света,

И свет — как будто отблеск тьмы.

Да был ли день? И ночь ли это?

Не сон ли чей-то смутный мы?

Гляжу на все прозревшим взором,

И как покой мой странно тих,

Гляжу на рот твой, на котором

Печать лобзаний не моих.

Пусть лживо-нежен, лживо-ровен

Твой взгляд из-под усталых век, —

Ах, разве может быть виновен

Под этим небом человек!

<1912–1915>

* * *

«Будем счастливы во что бы то ни стало…»

Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь!

Вот уже смертельная усталость

И глаза, и душу мне смежит.

Вот уж, не бунтуя, не противясь,

Слышу я, как сердце бьет отбой,

Я слабею, и слабеет привязь,

Крепко нас вязавшая с тобой.

Вот уж ветер вольно веет выше, выше,

Все в цвету, и тихо все вокруг, —

До свиданья, друг мой! Ты не слышишь?

Я с тобой прощаюсь, дальний друг.

31 июля 1933, Каринское

* * *

В душе, как в потухшем кратере,

Проснулась струя огневая, —

Снова молюсь Божьей Матери,