Разрушить пирамиду - [12]

Ахмет отпустил Буяна, а все, кто находились за чертой бывших заборов и за отогнутыми и неотогнутыми занавесками в окошках - вся, в общем-то, улица - стояли и думали: "Ну вот! Вернулся! Сейчас он или узнает про двенадцатимесячных детей, или он все-таки заезжал ночью. Или-или..."

Домишко распахнул постучавшему двери. Заплакала мама. Заплакали сестры. Тихо и невыносимо заплакал отец. Заплакал вернувшийся сын, с трудом накрывая штопаными губами металлические зубы. Руки пришедшего потрогали скатерть стола. Мать, пытаясь не обнаружить, что ей надо разглядеть наскоро зашитое кем-то лицо сына, ушла захлебываться на кухню. Сын горестно и застенчиво махнул рукой. "Вот, я уж привык"... И тогда разрыдался отец. Сестры, припав к брату, плакали всем своим девчачьим плачем, тоненько воя. Двери и окна почему-то закрыли. Наверно, чтобы никто не слышал. Или не видел. Потом, когда вернулась из кухни мать, на сына она опять не поглядела, но уже по-другому.

И сразу же отвели глаза, не понять почему, отец и сестры.

- Я вернулся насовсем, - сказал сын, - я сейчас только к Люде и обратно.

- Иди-иди, - сказала мать, - там же у тебя девочка!

И еще один домишко отчаянно и униженно отворил двери. И тамошняя мать, обхватив его оторопевшие ноги, упала на колени. Он решил, что Люда умерла. Но вышла Люда, такая же, какая была, и мать, вскочив, заголосила и убежала.

И Люда, из гордых сил справившись со слезами и не показывая (это, как ни странно, и облегчило ей встречу), что готова закричать из-за глянцевых швов и нержавеющих зубов, сразу начала рассказывать все как было, ибо глядеть на Золю не хватало духу, ложь была безнадежна, а главное - не забудем этого! - невозможна для  н е е  и ее воспитания.

Он отвернул лицо невздутым профилем к Люде. Люда опустила глаза. Во все время разговора, холодея от собственных слов и ожидая от Золи поддержки, она будет пытаться глянуть на него, но тут же опускать глаза, цепенея от новой исполосованной розовыми швами своей беды.

- Знаешь, что получилось?..

Он тоже должен был сказать ей все как было - ей тоже надо было знать правду о его бесславье. Только правда могла довести, что вернулся не трус и не предатель, что в бою он был безупречен и незапятнан, а если и запятнан, то, вероятно, существует нечто, что смоет это пятно, как существовало что-то, что могло смыть несмываемое ее пятно.

- Знаешь, что получилось?..

Глядя в пол, она рассказала о проводах ополченцев. О том, как комсомолки - но уже без комсомольцев - делали в парке пирамиду, как пели песни и марши - и вчетвером, и хором. Она рассказала, что приколола тому мужчине Анатолию красный бант и пожелала "если смерти, то мгновенной, если раны - небольшой". Она хотела было сказать, что тот человек шел с ней под ручку, но сказала (неправда все же была сказана!), что он хотел взять ее под ручку, а она, конечно, сразу высвободилась; что никуда в темноту они не пошли, и это была правда, ведь в парке затемнения ради фонари всё равно не горели и народу никого не было, так как пускали только на ополченское мероприятие, да и кто в первые месяцы войны ходил вечером по паркам? Потом она сказала, что этот мужчина без предупреждения положил ладонь на ее молочную железу, а она не знала, насколько это опасно и насколько может подействовать. Все вышло так неожиданно, сказала она, и так непонятно, и я получилась, какой бываешь, когда, раскинув руки, долго кружишься на месте и перекружишься, и земля выворачивается из-под ног, а ты с нее спадаешь и начинаешь как бы за землю хвататься, а на самом деле на нее падаешь. Мне даже показалось, сказала она, что сбросили какую-то фугаску и лопнула ракета, потому что в темноте все как сквозь туман закраснелось, и Люда почувствовала, что мужчина прижимает ее к земле, и она сочла это правильными действиями, ибо земля все еще была дыбом, а он, не давая им обоим вниз и мимо с земли сорваться, придерживал Люду за грудь.

Она опять назвала свою грудь молочными железами.

Последовал отчаянный взгляд в сторону Золи, и ужаснувшиеся ее глаза снова уставились в пол.

Еще было похоже, что он хочет оказать ей, контуженной, первую помощь где-то внизу живота, и с этой целью сперва стаскивает с нее по ногам, как учили на осоавиахимовских занятиях, нижнюю часть одежды. От этого ли или от чего-то еще, или оттого, что земля стала теперь выворачиваться из-под нее вместе со всем парком и накрывать сверху, она забылась, только помнит, что ее словно бы что-то без спросу изнутри обшаривало, и больно было тоже потом, когда они шли, и, как оказалось на свету (в парке было не разглядеть), случилась не ко времени кровь, а она шла все равно как помешанная.

Вот что случилось со мной, сказала она. А теперь, сказала она, расскажи немного, что было с тобой (она поглядела на него, отвернувшего голову), а я пока отдышусь и соберусь с мыслями, чтобы ничего не пропустить и досказать всю правду, Золенька, и принялась было тихо плакать, но тут же посуровела, готовая выслушать правду, какой бы эта правда ни была, о несмываемом его пятне.

И, не поворачивая головы, сглатывая слюну и приот-крывая железные зубы, стал рассказывать он.