Разрушение храма - [30]

Производственная практика летом 1953 года в Великих Луках глубоко удовлетворила в Курганове эту потребность в новой, более серьезной и взрослой жизни. Во время этой практики он, пожалуй, достиг самой высокой отметки своего жизненного и пока еще (по форме) юношеского самоутверждения.

Но одно дело было писать лихие фельетоны и разоблачительные статьи в областной газете (будучи еще студентом, практикантом), крушить районных бюрократов и чиновников, и совсем другое дело было работать в московской редакции.

Курганова поначалу эти новые для него обстоятельства несколько озадачили и даже разочаровали. К столь «щепетильному» обращению с отрицательными персонажами будущих фельетонов в Великих Луках он не привык. Но после того как ему рассказали, что в прошлом году «герой» одного из фельетонов подал на автора этого фельетона в суд, выиграл процесс и даже добился того, что автора фельетона уволили из редакции, Курганов надолго задумался…

Да, в Великих Луках все было намного понятнее и проще — веселее работала редакция, шумнее были планерки и летучки, быстрее составлялись планы номеров, в секретариате не придирались к каждому слову в засылаемых в набор рукописях и вообще жилось и писалось легче и быстрее — всю газету, как правило, успевали сделать еще до обеда (то есть полностью заполнить материалами все четыре страницы и отослать все это в типографию), а после обеда сотрудники отправлялись или за реку, или на волейбольную площадку, или, сбросившись, так сказать, «объединив усилия», шли на террасу ближайшей чайной — попить пивка и поглазеть на скользящие по реке лодки со студентками пединститута, чтобы к шести часам вечера всем снова собраться в редакции и заняться вычиткой гранок, проверкой пахнущих свежей типографской краской завтрашних газетных страниц, чтением телеграмм ТАСС, кромсанием ножницами поступающих по телетайпу новостей и т. д. и т. п.

В Москве же все было совсем иначе — строже, холоднее, загадочнее, напряженнее. Где-то в мрачных глубинах кабинетов членов редколлегии совершалось таинство планирования будущего номера, с почти недосягаемой высоты главного редактора вдруг раздавалась резкая, как гром, команда — весь номер решительно переделать! Сразу же по коридорам начинали бегать курьеры и секретарши, вся редакция вдруг надолго замирала в ожидании каких-то сверхсногсшибательных сообщений из Юго-Западной Азии или из Северо-Восточной Африки, вот-вот должны были поступить документы из Центрального статистического управления, у редакционного подъезда с минуты на минуту ждали появления курьера с текстом Обращения Всемирного Совета сторонников мира, телефонистки торопливо записывали отклики с мест на это Обращение.

В московской редакции у Курганова даже с сотрудниками отдела, к которому его прикрепили, образовались такие сложные отношения, что Курганов иногда, перед тем как обратиться к тому или иному коллеге по отделу, подолгу продумывал и репетировал весь будущий разговор. И объяснялось это, очевидно, в первую очередь тем, что абсолютно все сотрудники отдела были годами намного старше Курганова, а говоря откровенно, просто годились ему в отцы.

В своем огромном сером пиджаке букле с широченными ватными плечами (как будто своих было мало), полученном на последнем физкультурном параде, под которым всегда был надет синий шерстяной свитер с четырьмя белыми буквами на груди — «СССР», Курганов внешне, физически был как бы не на месте в своем отделе, да и вообще во всей редакции. От его высокой атлетической фигуры веяло стадионом, бассейном, футбольным полем, летним солнечным утром, флагами на ветру, а в редакции люди работали по ночам, в зеленом свете настольных ламп, лица у редакционных работников были, как правило, землистые, болезненные, из четырех сотрудников кургановского отдела двое были инвалидами войны (в том числе и сам начальник отдела, который с трудом передвигался по коридору с помощью двух палок), а Курганов, уже работая в редакции, по настоятельной просьбе руководителей общества «Буревестник» согласился пробежать свой коронный этап в майской эстафете по Садовому кольцу и, хотя их команда на этот раз не заняла призового места, снова показал лучшее время дня на своем любимом подъеме в Таганскую гору.

В Великих Луках Курганов писал все свои фельетоны в точном соответствии с тем впечатлением, которое вызывали у него будущие «герои» этих фельетонов. Однажды ему, например, показали письмо о самодурстве одного из председателей райсовета. Бравый предрика обложил налогом всех владельцев коз в районе; в подведомственных сельсоветах запретил иметь стулья — сидеть в сельских Советах разрешалось только на табуретках… В самом районном центре неистощимый на выдумки председатель наладил штрафовать граждан, которые, встречая его на улице, не здоровались с ним.

Курганов проверил факты — все подтвердилось. В полном соответствии с прослушанным в университете курсом теории и практики советской печати Курганов применил к «герою» будущего фельетона метод сатирического обобщения и сравнил председателя с одним из щедринских героев — глуповским градоначальником, который приказал размостить в Глупове все мостовые, а из вынутого булыжника настроить монументов.