Разорванная цепь - [39]

И тут он увидел того, кто действительно представлял угрозу. Это была женщина. Павел сделал резкий разворот, чтобы оказаться от этой новой опасности как можно дальше. Обостренная до боли интуиция на опасность говорила, нет, вопила о том, что сейчас надо постараться оказаться от этого места и этой женщины как можно дальше, но…

Взрыв ударил по ушам, взрыв отбросил его тело, но в кого-то Павел врезался, или во что-то, удар был таким сильным и неожиданным, что Павел мгновенно потерял сознание. Темнота заволокла весь мир, и оставалось только гадать, навсегда ли эта темнота, или же временно. Павел видел, как поднимается над станцией, как носятся по перрону люди, как ревет кто-то раненный, как молодая женщина сидит у колонны, зажав уши руками, и раскачивается из стороны в сторону. Он все это видел. Теперь Павел решал — умер он или еще нет.

Часть четвертая Везение в неожиданной степени

Глава двадцать первая Лежать!

Москва. Метро. Парк им. Горького. — Олсуфьевский переулок. 29 марта 2010.

Он пришел в себя так же неожиданно, так же быстро, как и потерял сознание: не было пелены перед глазами, тумана, была только сильнейшая головная боль, которая помогла осознать тот факт, что он еще жив.

Скоро первое апреля, день дурака, день смеха… кто же так надо мной посмеялся? — это была первая мысль, которая пришла ему в голову. Мысль, несомненно, дурацкая. Логичнее было спросить себя: что случилось, или что со мной, где я, например.

Но весь строй мыслей Павла Полянского был строем мыслей преследуемого человека. Поэтому первой осознанной мыслью было: как мне убраться отсюда?

Мусор, кровь, груда тел, стоны, крики. А вот и тот, который его преследовал, не подает признаков жизни, он был немного ближе к вагону, чем Павел. Паша встает, его одежда порвана и в крови. Он понимает, что надо убираться, пока не заявились всевозможные спасатели, и убираться как можно скорее. Первое, что приходит в голову — это не идти наверх, наверняка, из преследователей там может кто-то дежурить, тогда лучше всего представляется уйти по линиям. Павел уверен, что контактный провод будет обесточен. Он находит конец покореженного взрывом поезда, ныряет на путь, кажется, ему немного, но везет. Одежда — не самое главное, он теряет кровь — кровь льется из нескольких резаных ран, скорее всего, это осколками плитки его так порвало. Нет, порвало не сильно, но кровь идет. Рану на плече, ту, которая беспокоит его больше всего, Павел зажимает кулаком. Главное — не потерять сознание, главное — дойти. А вот и поезд, почти что пустой, видно, что людей из него эвакуируют, еще несколько пытаются выйти, видно, ранены, им помогают выбраться из вагонов. Ну что же, это хорошо, где есть толпа, там есть укрытие, хоть какая-то толпа, Павел двинулся за людьми, понимая, что их будут выводить к ближайшей станции, а это было хоть каким-то выходом. Конечно, ему лучше было бы воспользоваться каким-то служебным тоннелем или системой вентиляции, но в таком состоянии, не зная досконально планов метро в этом месте, Павел не рискнул пойти таким путем. Он знал, что на станции есть служебные помещения, знал, что там есть обходные маршруты для ремонтников, но это было на станции, а в тоннеле — совсем другое дело: темнота, пронизывающе холодный воздух, массивные провода. Начинает морозить, что это, холодный воздух или потеря крови? На станции стоял еще один пустой поезд, и только тут Паша понимает, что сумка с личными вещами осталась на станции. Вот незадача! Правда, деньги остались при нем, но что такое деньги, если надо будет думать о куче вещей? Гардероб придется менять — в таком виде Павлу делать на улицах столицы нечего. Его первый же патруль заметет. "Полянский, Полянский, где твое хохляцкое счастье?" — промелькнула мысль в голове беглеца.

Но хохляцкое счастье от не совсем хохла Павла Полянского не отвернулось. Он вышел на станцию "Фрунзенская", ближайшую к месту взрыва. На перроне почти никого не было, если не считать какой-то женщины, скорее всего, из технического персонала, она была с большим веником, в форменной тужурке метрополитена. На вид ей было почти пятьдесят пять лет, возможно, что и больше, работа в метро не придает женщине молодости. Павел подтянулся, сумел словить упор в передний вагон стоящего на перроне поезда, вылез на платформу и тут же скривился от боли. Кровотечение из пореза стало сильнее, он почувствовал, как кровь бежит ручьем.

— А ты откудова, сынок, взялси? Неужто с парка Горького? Пешком сюда допетрил?

— Нет, я из поезда… Отстал от группы.

— Оттакои… А порезался так хде?

— Вез вазу из стекла. Дорогую. Резко затормозило — вдребезги. Всего порезало. Будь она не ладна. У шефа юбилей… Ваза, между прочим, пятьдесят тысяч стоит. Что делать буду? Блин… одни неприятности.

— Да что ты, сынок, это у тебя-то неприятности? Седня две станции по нашенской линии взорванули. Люди погинули. Вот это те неприятности. А у тя, так, мелочишка, вот, одежку подрихтуешь — и как новенький…

— Точно…

— Ох… а тя ж порезало больно крепко. Идем, тут у нас аптечка имеется. Скорые все одно на парк Горького рванули. Давай, рану перевяжь, пока что да как, а потом в больницу заглянешь, там тя крепче перебинтують.