Разбуди меня рано [Рассказы, повесть] - [11]

Мы слушаем Виктора Ивановича и думаем: может быть, и так, может быть, здесь не только тяготение одинокого человека к ребенку, а, как выразился бригадир, надо привадить к труду.

А Виктор Иванович продолжает:

— И верит ему Петька, на грубость не обижается, словно чует сердцем, что жизнь-то у Смирнова прошла в колдобинах. Ребенок — он всегда чуткий. Помнишь, Федор, мальчик плакал, в футбол не взяли играть? Прошли мы и только посмотрели, а Смирнов остановился, взял с собой, уговаривал: «У нас лучше, у нас тебе понравится». И правда, понравилось Петьке, ходит…

Через полчаса Смирнов и Петька возвращаются. Мальчик закрывает лицо от света пыльными ладонями, оно в угольной пыли, с темными полосками от пота. Лишь глаза блестят сильнее, чем прежде. Он просит у нас зеркальце, но зеркальца нет. Мальчик вздыхает и долго не соглашается вымыть лицо и руки.

Прошло часа полтора, как счастливый Петька убежал домой. Уже кончаем загружать последнюю клеть, когда Федор останавливает нас:

— Ребята, смотри, какое чудо плывет!

Смотрим в степь и видим быстро приближающуюся женщину. Низенькая, в короткой юбчонке, она издали кажется нам девушкой. Вот она появляется возле будки, и мы признаем в ней Петькину мать.

— Кто у вас старший? — спрашивает она, вытирая уголком платка пот с подбородка.

— Что случилось? — подается к ней побледневший Смирнов.

— Ты мальчишку водил в шахту?

— Я.

Женщина выпрямляется, молча оглядывает Смирнова и вдруг обиженно начинает кричать не вяжущимся с ее маленькой фигурой резким голосом:

— Седой наполовину, а ума не нажил! Зачем страсти божии мальчишке показываешь! Разумеешь ты или нет? Ишь чего выдумал — к шахте Петьку приучать! Не будет этого! Не будет этого, никогда не будет! От школы отобьется, начнет здесь пропадать. Как ты, спину потом горбатить под этим лесом пойдет!

— Он умный, — растерянно отвечает Смирнов и вызывает новую, еще более яростную, вспышку:

— А ты хочешь, чтоб он у меня глупым был? Изувечить его хочешь? Не дам! Я управу найду!

Качаясь, как от тяжести, Смирнов проходит мимо женщины, скрывается в будке, а та кричит вслед:

— А, стыдно стало! Да тебя в тюрьму посадить мало, да!

— Молода, а зла, видать, — цедит сквозь зубы Федор.

— Чего ты городишь? — прерывает ее Виктор Иванович. — Обидела человека, эх, ты… Парнишка ему как сын родной.

— Вот тоже отец нашелся! У него свой есть, жив еще.

— Эх!.. — сокрушенно машет рукой Виктор Иванович.

И это «эх» действует на женщину отрезвляюще. Она как бы оседает и уже не кричит, а говорит, опустив руки на бревна, словно придерживается:

— Зачем же без разрешения? Напугалась ведь я. Пытала его, где был, а он молчит. Уж мальчишки сказали: «На шурф бегал».

Федор подбегает к ней:

— Мать, да ты не бойся. Мы из него шахтера сделаем, сильного, настоящего.

— Бревна таскать! — охает женщина.

— Почему бревна? — удивляется Федор. — Механизмами управлять будет. К его времени шурф как память останется, редкость музейная. Поняла?

— Ишь какой прыткий! — обижается женщина. — Не верю я вам.

— Не веришь, потому и за мальчишку боишься, — вставляет свое слово бригадир. — А ты поверь. В наше время главное — поверить.

— Выгородить его хотите. — Она кивает в сторону будки: — Виноват он, и вы виноваты. Не верю я вам.

— Ты себе не веришь, ты мальчишке поверь…

— Ой, какие воспитатели нашлись! Да подите вы… — Она отрывает руки от бревен и быстро уходит от нас в степь.

Спохватываемся поздно. Я кричу:

— Петьку отпустите к нам! Хорошо?

Она не оборачивается, не слышит моих слов. И непонятно, простила она нас или нет, поняла ли… Мы так и объясняем Смирнову, когда он выходит из будки, но он отвечает одно:

— Я слышал.

«Тоже не верит», — с обидою думаю я и снова смотрю в степь, но женщины уже не видать.

Это было две недели назад. Мальчик больше не приходил. Неделю мы ждали его, а там дела и заботы оттолкнули мысль о Петьке в сторону, и мы примирились с тем, что мальчику навсегда заказана сюда дорога. Значит, не зря не поверил Смирнов, прав оказался, и, наверно, потому никто не решался сказать, чтоб он сходил к родителям Петьки. Смирнов подолгу молчал, часто, отдыхая, сидел лицом к шоссе и о чем-то думал. Его состояние отражалось и на нас. Прав был Федор, когда говорил: «Скучно». А тут, как назло, испортилась погода.

И вот с каждой минутой все ближе и ближе к нам Петька. Он торопится, скользит по мокрой траве. А мы, вместо того чтобы встретить его, как подобает, принимаемся за работу, начинаем таскать ставший более тяжелым и скользким лес.

Я ищу поддержки у Виктора Ивановича, у Федора, но они молчат. А Смирнов уже ведет счет:

— …Пять… Восемь… Одиннадцать…

Впервые хочется, чтоб он замолчал.

Мы кружимся по замкнутому пути — от штабеля к клети, от клети к штабелю, все быстрее и быстрее. А мальчик приближается. Я слежу за Смирновым и не сразу замечаю, что он не такой, как всегда. Усталости в нем не чувствуется. Он ловко подбрасывает на плечо грузное бревно, легко, молодцевато шагает с ним, ничуть не пригибаясь, и голос не хрипловатый, а твердый, спокойный. Я невольно подчиняюсь ритму его движений, а потом мне уже кажется, что он движет всеми нами, как добрый рулевой, и мы только успеваем за ним идти. Пот застилает глаза, уже дышишь неровно, но стоит Смирнову пройти рядом, как снова приободряешься, и бревно само летит на плечо, и дорогу до клети преодолеваешь незаметно. А мальчик где-то совсем рядом.