Разбуди меня рано [Рассказы, повесть] - [13]

Она помолчала. Он поправил растопыренными пальцами правой руки волосы, вздохнул:

— Ваше дело.

Женщина взобралась в кузов, постучала в окошечко. Лобков развернул машину и медленно, объезжая тряские места, стал выезжать на дорогу.

У Лобкова была молодая красивая жена, такая же молодая и красивая, как эта женщина. Но он ее не любил, и если бы у него спросили, почему, он не смог бы на это ответить. Вероятно, он не понимал женщин так, как понимали их другие. Каждый раз, когда при нем говорили о женщинах и о разных поворотах любви, он, усмехаясь, думал про себя: «А за что любить?» Он думал так, может быть, еще и потому, что бесконечные дорожные мытарства приучили его довольствоваться малыми толиками жизни и он не старался углубляться в эту жизнь, хотя всегда делал вид, что ее-то он знает получше всяких там «очкариков» и «самодельных артистов», которых ему приходилось развозить по совхозам.

Он услышал робкий стук в окошко, выглянул из кабины:

— Чего вам?

— Извините, я погорячилась, — сказала она.

— Ну вот, — сказал он и остановил машину.

Она снова сидела в кабине, молчала и смотрела на дорогу. Молчание женщины тяготило Лобкова, раздражало, и порой хотелось остановить машину и высадить эту пассажирку. Женщина словно чувствовала, о чем думает шофер, и все чаще поглядывала на спидометр и вздыхала, а вздохи еще больше злили Лобкова. Чтоб как-то отвлечься от своих мыслей, он небрежно спросил:

— А какое кино крутят у вас сегодня?

— Не знаю.

— Не ходите, что ли, в клуб?

— Почему же, хожу.

— Без мужа-то?

— С подругами.

— A-а, это хорошо. А он не запрещает вам?

— Нет.

— Сколько ему сидеть?

— Год остался.

Он заметил, как она положила руку на дверцу, и это еще больше разозлило Лобкова.

— А сколько дали?

— Два года.

— Ну-у… — протянул он искривил губы. — И все ждете?

Она промолчала, и он понял, что нельзя дальше разговаривать с ней таким тоном, но уже ничего не мог поделать с собой.

— Да, по головке, значит, не погладили. Так сказать, правосудие работает, как спидометр.

— Перестаньте, пожалуйста, — попросила женщина и умоляюще взглянула на Лобкова, но Лобков заговорил еще громче:

— А меня вот бог миловал…

Он придвинулся к ней, положил руку на колено.

— Остановите! — крикнула женщина и отодвинулась от него в самый угол кабины.

— Зачем, путь еще далекий.

— Остановите, я прошу вас.

Лобков остановил машину, но медлил открывать дверцу.

— Откройте, — сказала она.

— Ты же не девушка, — шепотом заговорил Лобков, подаваясь к ней вплотную. — Ну чего стоит? Убудет, что ли?

У женщины задрожал подбородок, она одернула юбку, руки положила на грудь.

— Как вам не стыдно.

— Ну, цаца! — закричал Лобков и грубо схватил ее за руки, но женщина не закричала, как он того ожидал, а, побледнев, смотрела на него широко открытыми глазами.

Лобков открыл дверцу, и женщина чуть не опрокинулась на землю. Он кинул ей узел, хлопнул дверцей и резко рванул с места.

Женщина села на пыльную траву и закрыла лицо руками. Она плакала горько, со стоном. Потом успокоилась, сняла с ног туфли, встала и, подхватив узел, пошла обочиной дороги, загребая босыми ногами теплую мягкую пыль.

Она шла и чувствовала, как разламывается от жары голова и как все сильнее колотится сердце да стоит не смолкая в ушах однотонный звенящий звон.

Она вздрогнула, когда услышала впереди себя нарастающий шум, и невольно отпрянула в сторону от дороги. Подъезжала машина.

«Я не дамся, я не дамся», — эти слова она произнесла, как заклинание, ссохшимися губами, а ноги сделались враз тяжелыми. Услышав, как со скрипом открылась дверца кабины, она, не зная зачем, стянула с головы платок, сжала его в кулаке.

— Ладно уж, садись, — сказал Лобков, останавливаясь в нескольких шагах от женщины.

Она молчала и не поднимала головы, словно боялась, что пришедшая к ней смелость покинет ее, как только она взглянет на шофера.

— Погорячился… Бывает. — А затем добавил надтреснутым голосом: — Я же опаздываю. Меня ждут.

— Ну и поезжайте, — ответила женщина, и ей вдруг показалось, что Лобков стоит рядом.

Она отбежала и подняла голову. Лобков сидел в машине. Женщина облегченно вздохнула.

— Я жду, — сказал он все тем же надтреснутым голосом.

— Нет, нет, я пешком. Я одна…

— Куда вы! — закричал Лобков, увидев, что женщина быстро пошла по краю дороги.

Она не останавливалась. Он завел мотор и поехал с ней рядом. Она шла, опустив голову, глядя себе под ноги. Лобкову захотелось посадить ее в кабину, но он понимал, что из этой затеи ничего не выйдет.

— Перестаньте сердиться, — заговорил он. — Я же сказал — погорячился. Не верите?

Она словно не слышала его, а он видел: ей тяжело идти, трудно смотреть в одну и ту же точку, смахивать с лица капли пота.

Лобков остановил машину. Женщина продолжала идти. Он догнал ее, схватил за руку.

— Вы что, тридцать километров собираетесь топать? По этой жаре! — Он посмотрел себе под ноги: тени почти не было. — Машины здесь ходят редко!

— Пустите меня! — крикнула женщина.

— Вы с ума сошли!.. Нельзя же так! Поймите, нельзя!

— Пустите, — повторила женщина.

— Ну и катись! Черт с тобой!

Лобков побежал к машине, влез в душную кабину, положил руки на баранку. «Черт знает что!» — выругался он, глядя на женщину, которая, не оборачиваясь и не сбавляя шага, медленно, но упрямо уходила по дороге.