Разбитая ваза - [5]

Катерина вылезла из кровати, надела халат и пошла в ванную. Вчерашний вечер она помнила смутно, урывками, ей мешали гул в голове и боль, но Вячеслава Михайловича она, конечно же, не забыла.

Она постаралась, как следует его разглядеть, когда кралась на цыпочках мимо дивана. Он спал на спине, похрапывая, смешно открыв рот, закинув руки за голову, а ноги пристроив на грядушку дивана.

Ее спаситель был высок. У нее осталось впечатление, что он куда-то спешит, словно ему надо было немедленно куда-то бежать, он вроде и порывался, но ее не бросил. «Беспокойное хозяйство» сказала бы о нем мама, она иногда выдавала нечто подобное, смешила Катерину.

Волосы ее спасителя были черными, с ниточками серебра. Вроде совсем не старый, а начал седеть. Она где-то прочитала, что если мужчина седеет, то не лысеет. Глупость, какая, у лысых просто седины не видно. Катерина спохватилась. Что это ей в голову лезет? Стоит, рот раскрыла, за мужиком спящим наблюдает.

Катерина чувствовала смущение из-за подглядывания, благодарность за спасение, но также и беспокойство. Все было неправильно и то, что ее кто-то ударил, и то, что этот незнакомый мужик возился с ней, и то, что к себе привез. Все было неправильно, в жизни так не бывает.

Еще она подумала, что ей надо бы непременно влюбиться в Вячеслава Михайловича, так во всех книгах пишут, это обязательное условие завязки романа, а он, конечно, полюбит ее, когда поймет, как она хороша, но, глянув на себя в зеркало, истерично захихикала. «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним», только наоборот. Смешная шапочка из бинтов завязанная как капор, глаз не видно под распухшими фиолетовыми веками, нос мог бы принадлежать яркому представителю цирковой клоунской расы и лиловы цвет лица.

«Принцесса, нет, королевишна», — вспомнила Катерина какую-то сказку с участием Инны Чуриковой. Чуриковой она восторгалась… и Лайзой Минелли. Катерина, как и они, была некрасива, имела длинноватый нос и великоватый рот.

Сейчас она уже не придавала значения своей внешности, успокоилась, хотя в юности страдала. Молодые люди ей уделяли слишком мало внимания и с этим ничего поделать было нельзя.

Катерина, разглядывая себя в зеркало, думала о том, сколько понадобится времени, чтобы сошли эти отеки, а цвет лица стал нормальным, и она сможет выходить на улицу не только в темноте? Ей стало себя жалко и из распухших глаз слезы потекли сами. Немного поплакав и поскулив в текущую воду, чтобы не было слышно, Катерина промокнула полотенцем то, что было ее лицом, попыталась улыбнуться себе и, не удержавшись, хохотнула. Жуть.

Чувствуя, что ожила, она решила позвонить на службу, затем попросить Вячеслава Михайловича отвезти ее домой. На общественном транспорте, пожалуй, рисковать не стоит, не надо пассажиров пугать.

Катерина прошла в кухню, посмотрела на часы, что висели над столом, и набрала номер, если успеет, шеф не убежал на планерку.

— Говорите.

— Андрей Михайлович, это Екатерина Лобанова.

Катерина испуганно замолчала. Голос стал гундосым и каким-то грубым.

— Алло, говорите, вас не слышно.

— Андрей Михайлович, это Катя, Катерина Лобанова.

— Катя? Ты где? Что случилось с твоим голосом?

— Меня у подъезда вчера кто-то стукнул по голове, сегодня все последствия видны, — она хихикнула, получилось карканье, и быстро затараторила, — так что не только на работу, но даже на площадку нос не высуну. Андрей Юрьевич, можно я отпуск оформлю? Вернее вы за меня оформите.

— Оформлю. Ты как? Жива? — спохватился начальник, проявляя милосердие и прикидывая, кем заменить Лобанову, кто вместо нее будет получать метизы. Вовка Семенов сам получит, тут же решил он. — У тебя никаких незавершенных дел нет?

— Нет, пусть Анна мою доверенность сдаст, больше ничего.

— Выздоравливай. Что тебе привезти? В обед подъедем.

— Ни в коем случае! — вскрикнула Катерина и, вновь понизила голос, — я не открою.

— Да ладно тебе, что я, никогда синяков не видел?

— Нет, приезжать не надо, иначе я себя уважать перестану. Я вам позвоню, когда доступ к телу будет открыт.

— К врачам обращалась? Что говорят? Сотрясение?

— Да. И рекомендации незамысловатые. Голод, холод и вечный покой.

— А причем здесь голод? Или ты шутишь? Все, Катюш, выздоравливай, я на планерку.

— Спасибо, Андрей Михайлович, — и, в запищавшую трубку, добавила, — до свидания.

Катерина решила, что не нарушит правил гостеприимства, если поставит чайник. Хорошо бы лимончик был, ей захотелось чего-нибудь кисленького, опять накатила тошнота.

«Зря я раздухарилась, похоже, рекомендации о покое даются недаром, полежу немного, потом попрошу отвезти домой», — как-то поскучнев, думала Катерина. Чайник она выключила и побрела в спальню. Вячеслав Михайлович не храпел, лежал на боку, досматривая сон. Интересно, почему он не спешит на работу?

Катерина улеглась и закрыла глаза. Комната резко закружилась. Вот напасть! Бездарный будет отпуск. Нельзя читать, смотреть телевизор, только лежать. Глупец, тот, кто ее стукнул по голове, что у нее можно было украсть? Кошелек, в котором дежурный полтинник? Или проездной? Противно.

Насилие всегда противно, мерзко и почему-то чувствуешь виноватой именно себя. Одна радость, не надо в такую погоду тащиться на службу.