Разбег - [46]

— Вот до чего довел нас ненужный либерализм! Мы отказываемся от строгих мер, мы начинаем похлопывать врагов по плечу, а это им только на руку. Мы их добровольно зазываем в колхоз, а они, грозя гневом и всемикарами аллаха, уводят дехкан из колхоза. Нынешнее время — две тарелки весов. На одной двенадцать лет социалистической жизни, на другой — тысячелетия патриархальщины. Нет, дорогие мои, весы не в нашу пользу! Надо драться засучив рукава. Надо ликвидировать всех врагов Советской власти! Надо боем вырвать бедняков из цепких рук хозяев и духовенства! Я этого не оставлю…

— Ратх, дорогой мой, что же ты посоветуешь мне? — Чары-ага пожалел, что распалил своего старого друга не на шутку.

— Подумаем! Но я обещаю тебе… Я восстановлю тебя в прежней должности…

— Не надо меня восстанавливать, — насупился Чары-ага. — В Карабек я не вернусь.

— Неужели струсил? — Ратх окинул собеседника горячим подозрительным взглядом.

— Не говори глупых слов, товарищ, — рассердился Чары-ага. — Нет на земле человека, которого бы я испугался. Не боязнь меня привела в Ашхабад к тебе. Мысль одна есть — исполнить ее хочу. Две девчонки у меня… Нельзя ли их устроить на текстильную фабрику? Говорят, фабрику построили.

— С этого и начинал бы. — Ратх согласно кивнул, дав понять, что устроить его дочерей проще простого. — С Иргизовым связь держишь?

— А как же!.. Вот только давно не виделись.

— Ничего… Он тоже тебя не забыл. Как встретимся — всегда красного пальвана Чары-агу вспоминаем. Ты разыщи его, позвони в штаб полка, — он тебе поможет. У него на фабрике друг работает…

— Спасибо, Ратх, я знал, что ты найдешь добрый совет. Я, пожалуй, сейчас же пойду, а к тебе загляну при первом удобном случае.

— Давай, Чары-ага. Будь здоров, удачи тебе…

Через час Чары-ага, сидя в вестибюле Дома дехканина, где он остановился на время, кричал в телефонную трубку:

— Ваня, чертов сын, это ты? Здравствуй, дорогой! Как живешь? Да-да, это я — Чары Пальванов — твой бывший заместитель. Приехал по одному делу — хочу повидать тебя. Давай приезжай ко мне. Я в Доме дехканина, рядом с текинским базаром.

Чары-ага спустился с айвана во двор, где под высокими карагачами стояла огромная тахта, накрытая паласами, а напротив нее, возле голубого фанерного буфета, в жаркой шашлычнице шипело на вертелах мясо. Чары-ага заказал два чайника зеленого чая, четыре порции шашлыка и вышел на улицу встретить Иргизова. Вскоре тот появился, в военной форме. Садиться на тахту не стал. Чай и шашлык принесли Чары-аге в номер.

— Значит, говоришь, решил перебираться в Ашхабад, — усаживаясь, сказал Иргизов. — Обиделся на Бабаораза и махнул на все рукой? По-моему, ты зря кипятишься. Пройдет время, улягутся волнения — все придет в свою норму.

— Придет-то — придет, да из меня хорошего руководителя не получается. — Чары-ага опустил голову и усмехнулся. — Жизнь стала тонкой, как нитка: немножко сильнее дернешь — порвешь. А моими руками не нитку, а веревки рвать. Ваня, ты знаешь меня — я человек добрый, но если разгорячусь, то для меня родные люди врагами становятся. А что я смог поделать с собой, когда Куванч-бай открыто начал действовать против Советской власти!

— Что — опять ружья и сабли в ход пошли? — усомнился Иргизов. — Что-то я не слышал о прямых выступлениях.

— Когда выступают они в открытую — это в десять раз лучше! — азартно воскликнул Чары-ага. — Они с саблями — мы тоже беремся за сабли. Они — за винтовки и пистолеты — мы тоже, как говорится, стрелять не хуже их умеем. Но когда эти паразиты садятся в чайхане на тахте и начинают высмеивать Советскую власть — это совсем никуда не годится. Что мне оставалось делать? Тоже сесть с ними и высмеивать старые байские порядки? Мы друг друга высмеиваем, а саранча ползет — так, что ли? Нет, Ваня. Я поехал, поднял всех и погнал на саранчу. Потом Куванч-бай написал письмо в окружком, мол, Чары Пальванов воюет против аллаха, не считается с мусульманскими обычаями. Ай, что тут говорить! Ты же сам знаешь: они чуть их заденешь, сразу кричат — караул, аллаха обижают!

Слушая своего старого друга, Иргизов хорошо понимал его, во многом соглашался с ним, но больно было за случившееся. Пригласили на бюро — влепили «строгача», сняли с должности. Да и один ли Пальванов страдает за «партизаншину»?

— Чары, не обессудь меня, — сказал Иргизов, — но старые методы руководства, действительно, сегодня себя изжили и никуда не годятся. Открытая война, считай, кончилась.

— Кончилась?! — не соглашаясь, крикнул и встал из-за стола Чары-ага. — Ничего не кончилась — только начинается!

— Кончилась, — спокойно возразил Иргизов. — Сейчас такое время, что надо бороться только вниманием и заботой.

— А разве я тебе говорю не об этом! — Чары-ага выплеснул из пиалы остывший чай и налил новый. — Жизнь — нитка, а я неуклюжий верблюд: потянул и порвал. Такой я. Мне хоть десять «строгачей» давай, но все равно я Куванч-бая по голове не поглажу: рука у меня не для этого. Вообще, я не хочу больше говорить о Куванч-бае. Ваня, помоги мне поступить на текстильную фабрику. Ты же знаешь — моя давняя мечта сделать дочерей и жену ткачихами. Еще в двадцать пятом, когда туркменские девушки в Реутово собирались, я жалел: «Эх, почему мои девчонки маленькие!» А сейчас обе подросли. Мечтают о ткацких станках.