Раз — попаданец, два — мерзавец - [22]

— А как я мог отказаться?

Она тихо рассмеялась.

— Да, верно, никак, — слегка кивнула. — Ну что ж, приходите нынче же вечером, учите меня игре в мяч.

И рассмеялась опять, удаляясь от нас.

— Ну, князь, не быть тебе посланником, — сказал Смилянич, провожая принцессу взглядом. — Какая удача!

— В смысле?

— Будешь ее любовником.

— Любо… Ты за кого меня принимаешь?

— За мужчину. А у тебя с этим что-то не так?

— У меня все в порядке, но нельзя же просто…

Юрий выразительно пожал плечами:

— У тебя, князь Дмитрий, привычка все усложнять. Женщина сама назначила тебе свидание, а ты ломаешься.

— Я не ломаюсь, но что я ей скажу?

— Боже, — поднял Смилянич глаза к небу, — ты это видишь и слышишь? Так почему ты молчишь? Ну, хорошо, князь, слушай и запоминай, а то действительно заставишь бедную принцессу в мячик играть.

— А если узнает эта… как ее… государыня? Не рассердится?

— Обрадуется! Кто ты? Заморский принц или сын Петра? Обычный бедный князь даже без имения и видов по службе. Ей именно такие полюбовники для Елизаветы Петровны и нужны.

— Ну, спасибо.

— Ты спросил — я ответил.

— Я не о том. Вернее, именно о том. Чтоб за ней ухаживать, нужно богатым быть. У меня денег даже на цветы нет! Вернее, на цветы есть, двести рублей я еще не потратил. Но она ведь принцесса, любит дорогие подарки.

Юрий вздохнул.

— Я когда тебя слушаю, князь Дмитрий, всегда внутренне смущаюсь. Насколько же ты, чисто по-человечески, лучше меня. Нет, действительно, любому, кто к ней в случай бы попал, такая мысль и в голову бы не пришла. С принцессы бы тот обормот деньги тянул, хоть у нее их не так уж и много. А ты вона как — цветы.

Он достал из кармана мешочек с взяткой из Тайной канцелярии:

— А об этом забыл? Тут, я думаю, не медные грошики, а кое-что повесомее. Держи! Деньги мерзкие, но пойдут на хорошее дело.

Я взял мешочек. В голове поднялась такая кутерьма, что уже ничего не соображал.

— Так что же, мне и правда к ней вечером ехать?

— Даже если бы обычная женщина пригласила, отказаться невежливо. А тут — принцесса.

— Невероятно! Странно как-то! Почему ты ей не понравился?

Юрий мечтательно улыбнулся:

— Я и сам гадаю — почему? Ты оглянись.

Я огляделся.

— Ну?

— На людей смотри.

Я посмотрел.

— И что?

— На мужчин глянь.

Я глянул.

— Ну и что? Красивые и военные. И что?

Юрий уже откровенно смеялся:

— Во-о-от! Красивые и военные. Самое то, что любит принцесса Елизавета. Но она увидела тебя и не посмотрела больше ни на кого. Действительно, странно! Но нам эта странность на руку.

— А если она до вечера посмотрит еще на кого-нибудь? — засомневался я.

— Не посмотрит, это серьезно, мне со стороны видней. И я не помню, чтобы она на людях так улыбалась, а тем более, смеялась.

Я опять огляделся. И вдруг заметил, что красивые военные поглядывают в нашу сторону. Некоторые из них — те что при шпагах и другом холодном оружии — как бы машинально поглаживали рукоятки. Кажется, они разделяли мнение Смилянича и это им не нравилось.

— Слушай, Юрий, научил бы ты меня фехтованию. Тут, я вижу, без этого не обойдешься. Да и принцесса, если узнает, какой из меня вояка, засмеет.

Не мог же я прямо сказать, что по-настоящему испугался. Но мысленно тут же пообещал себе купить пистолеты и кинжал, с ними тем или иным способом, но разберусь быстрее.

Вот так я не поехал в Европу. Но обо всем, что происходило при саксонском и польском дворах мне подробно рассказала Леся. Уж она-то если и была детонатором, то детонатором с головой покрепче, чем у меня.

А я подружился с Елизаветой Петровной.

Того, о чем любят читать эротоманы, на первом моем свидании с принцессой не произошло. И на втором тоже, и на десятом. Смилянич оказался прав, принцесса меня полюбила, а настоящая любовь вначале стыдлива. Поэтому тридцатилетняя страстная женщина краснела, как девчонка, и меня тоже вгоняла в краску. От смущения я сболтнул, что не умею фехтовать, и она… принялась меня обучать. В общем, это были самые изматывающие свидания в моей жизни, даже Смилянич как-то не выдержал:

— Да ты, князь Дмитрий, похудел. Ну и пылкая же баба!

А когда я рассказал ему, что устаю не от любви, а от фехтовальных упражнений, он хохотал, как сумасшедший:

— Вот это я понимаю — принцесса! Мне бы такую!

В общем, царила вокруг тишь да гладь, которую нарушали только наши с Елизаветой Петровной уроки, да мои стрелковые тренировки на задах дома генеральши Загряжской. Все — и мы со Смиляничем в том числе — ждали разрешения от бремени племянницы государыни, ведь только тогда можно будет определиться: кто, с кем и за кого.

На самом деле только так говорится: тишь да гладь.

Продолжали кричать «слово и дело», после чего обвиненных тащили в Тайную канцелярию допрашивать и пытать.

На придворных куртагах, то есть приемах, куда имели доступ только придворные и генералы, императрица Анна Иоанновна выходила с герцогом Курляндским и ближайшей свитой, одаряя всех милостивой улыбкой или с плаксивым выражением своего толстого, отекшего лица. Государыня садилась в кресло и беседовала с Бироном или подзывала к себе по очереди тех, кого желала осчастливить своим разговором. Остальные старались улыбаться и делать вид, будто говорят между собой. На самом деле они внимательно следили за тем, что делалось возле кресла, тревожно водили глазами и старались угадать, кто нынче в милости, чтобы повертеться возле него, и на кого нынче смотрят косо. Как всегда одинокая, избегаемая всеми, стояла отдельно гордая Елизавета Петровна, дочь Петра Великого.