Раз — попаданец, два — мерзавец - [20]

У всякого олуха моих лет и папа с мамой имелись, и друзья, и приятели, и девушки с женщинами всякие, учителя, враги, соседи… короче говоря, толпа людей, о которых я почему-то не вспоминаю и не думаю.

Не вспоминаю даже сейчас, когда эту несообразность уразумел.

После таких оглушающих мыслей, мою рожу так перекосило, что даже выдержанный Юрий заметно вздрогнул и торопливо прошептал: «Хорошо-хорошо, черт с тобой, все расскажу, только не сейчас, а дома». Это было хорошее решение, хотя он просто кучера опасался. Оно дало мне возможность еще немного заняться своими проблемами.

Прежде всего я попытался вспомнить маму. И обнаружил в памяти зияющую пустоту. С папой и другими родственниками было не лучше. Черт побери, неужели меня вырастили в детском доме и так накачивали психотропными препаратами, что мне память отшибло?

Но тогда почему я четко помню однокомнатную квартиру в центральной части города и обучение в университете? Какой-то я очень зажиточный детдомовец. Учился на археолога (это была одна из прогорающих специальностей, на которую брали — не шучу! — даже не умеющих читать), но курс был платным, и деньги я вносил вовремя, хотя никаких спонсоров-меценатов рядом со мной не было. И вообще, из своей жизни я помню только Мишу Пыжевского и трех безымянных студентов его учебного заведения, в пьесах которых мне удалось сыграть.

Блин! Но я же нормально развитый парень! Не сморчок, не калека. На лошади сколько ездил и зад не слишком отбил, болтаю, не заикаясь, значит, и в двадцать первом веке был не слабаком и тютей. И половая жизнь у меня, судя по всему, происходила нормально. Почему же я не помню ни одного женского лица… ладно, ни одного тела? Какая-то у меня одуванчиковая память: не ел, не пил, не дрался, не ухаживал, не совокуплялся, даже археологию свою не зубрил. Раз — и появился возле телефона, когда зазвенел звонок.

В общем, когда Юрий сказал мне: «Теперь поговорим», я от радости чуть не бросился ему на шею. Оставаться наедине с моими открытиями было равносильно падению в «черную дыру».

Глава 9 САША ЕГОРОВ

Ничего особенного Юрий мне не сообщил, а может, у меня создалось такое впечатление из-за общей малограмотности.

Оказывается, нынешняя императрица Анна Иоанновна, любовником и фаворитом которой был герцог Бирон, вот-вот должна была упокоиться в бозе, то есть, помереть, хотя и вела очень добродетельный и здоровый образ жизни. Наследовал престол еще не родившийся ребенок ее племянницы Анны Леопольдовны. Но эта племянница была такая причудливая особа, что управлять ею мог разве что Остерман.

Кто таков?

Юрий уставился на меня, как на полоумного.

— Я, между прочим, из деревни сроду не выезжал, — пришлось напомнить.

Он тут же кивнул и прочел мне краткую лекцию. Остерман сделал карьеру при Петре Первом, свалил Меншикова и руководил внутренней и внешней политикой империи при нынешней императрице, а также назначил себя канцлером. Зная о возможном будущем Анны Леопольдовны, особенно если она родит императора, он уже сейчас приобрел на нее влияние и…

В этот момент Юрия перебили. В окошко кареты заглянул какой-то человек и сказал:

— Слово и дело!

Я чуть было не стряхнул его на мостовую, но кучер так поспешно остановил бричку, что мне стало понятно — это неприятные слова.

Правда Смилянич особо не волновался, только приказал кучеру:

— Вези, куда скажет.

— А что? А куда? — спросил я.

— Из Тайной канцелярии, — тихо объяснил Юрий. — Опять Ушаков либо Шешковский что-то напутали. Но не можем же мы открыто не подчиниться. Вот идиоты!

Тогда я не знал куда нас завернули, это позже я узнал о Тайной канцелярии. При одном упоминании об этом учреждении приходили в ужас не только простые люди того времени, но и высокопоставленные лица, имевшие доступ к самой государыне.

О Тайной канцелярии ходило множество слухов. Об ужасах, творившихся там, говорили с опаской. Рассказывали, что там пощады не дают никому. Истязали, мучили людей, вытягивали на дыбе, жгли огнем и драли плетьми… Если бы я был в курсе, куда мы едем, выпрыгнул бы из брички. А Юрий, не подозревавший, что князь Прозоровский не ведает того, о чем знает последний мужик в его бывшей деревеньке, наверняка поражался моей выдержке.

Но все же, когда нас ввели в большую, низкую комнату с кирпичным полом, освещенную тусклым фонарем с огарком сальной свечи, мне стало очень не по себе. Зато Смилянич был очень раздражен и зло посмотрел на сидевших за столом двух человек.

Один из них, пожилой, с бритым лицом и в немецком парике, нюхал табак из золотой табакерки. Другой был гораздо моложе и противнее на вид. Их звали Ушаков и Шешковский, и многие графья и князья падали им в ноги. Но Юрий подошел вплотную к столу, сердито фыркнул и спросил:

— Со своими дыбами хотите познакомиться?

На сидящих перед нами это не произвело впечатления, арестованные бывало вначале куражились. Но Юрий говорил по существу.

— Наше дело не только государынино, а и ради герцога, а вы палки в колеса ставите, внимание посторонних к нам привлекли? Ужо я вас! «Слово и дело» на вас самих, межеумков!

— Смилянич? — спросил пожилой.

— Да.

— Прозоровский?