Раз пенёк, два пенёк - [94]

Шрифт
Интервал


— Всё понятно. Кол в сердце, камень в зубы, в гроб кинуть зеркало. А на крышку — крест. Так? — кудрявый, словно прилежный ученик, запоминал слова девушки.

— Приблизительно. Я точно сама не знаю. Как говорится, слышала звон… — Вера закрыла глаза рукой.

— Плохо себя чувствуешь? — обеспокоился Шурка и повернулся к ней.

Вдруг глаза парня округлились. Он увидел что-то за спиной Веры.

— Дождались! Участковый!

Девушка охнула и побледнела. Шурке захотелось выть с досады. Не дай Бог, ещё она тут сознание потеряет! Но вдруг парня озарило. А что, это идея! Мысль!

— Верка, теряй сознание! Понарошку! — прошипел в ухо испуганной девчонке практикант.

Та поняла всё с полуслова. Закатив глаза, Вера бухнулась на мостки — да так натурально, что Шурка засомневался: она симулирует или по-настоящему грохнулась в обморок?

— Товарищ участковый, помогите! Товарищ участковый! — замахал здоровой рукой хитрый мальчишка, желая привлечь к себе внимание Ефимова.

Милиционер, собственно, и так ехал в эту сторону. На крики Шурки он лишь прибавил газу. Через две минуты мотоцикл уже чихал перед самым мостиком. Старший лейтенант заглушил своё средство передвижения и двинулся к молодым людям.

— Что случилось?

— Вот, Вера сознание потеряла, в себя не приходит! — выпучив глаза, прокричал Шурка, — Что делать? А вдруг, она померла?!

— Да не ори ты! — участковому стало немного не по себе, — так уж и померла, скажешь тоже. Бывает, что сознание люди теряют, ничего в этом страшного нет. Сейчас посмотрим. Эй, гражданка! Гражданочка!

Но Вера не реагировала на призывы Ефимова. Она лежала совершенно бесчувственная.

— Мм, да, в себя не приходит. Но пульс есть, дыхание наблюдается. Так что поводов для паники, парень, пока что я не вижу — попытался успокоить безутешного юношу милиционер.

Однако доводы старшего лейтенанта были неубедительны — кудрявый всё больше и больше впадал в истерику. Он только что не рвал на себе волосы.

— Понимаете, Вера плохо себя чувствовала ещё вчера! Сердце, голова… Поэтому отгул на работе взяла. Нынче до утра не спала, за ночь целую пачку валидола съела. С утра я повёл её на прогулку, чтобы свежим воздухом девчонка подышала, в себя пришла. А тут — раз! И лежит, даже не мычит. Вдруг, это инфаркт какой случился?! Ой, Вера, Верочка!

— Ты, парень, не каркай. Инфаркт, скажешь тоже… Не на прогулку надо было вести её, а в здравпункт! — заметно было, что Ефимов занервничал.

— Так, давайте, отвезём! — Шурка стал умоляюще заглядывать в глаза милиционеру.

— Давай, берём… несём… теперь грузим потерпевшую… тьфу, больную! Так — раз… два! Готово дело. Каску одевать ей не буду. Садись тоже, поехали! — участковый уже заводил «драндулет».

— Я не могу на мотоцикле, у меня рука травмирована. Не дай Бог, стукнусь обо что-нибудь, перелом откроется… Пешком пойду, — кудрявый потряс для убедительности гипсом.

Старший лейтенант махнул рукой — мол, как знаешь — и дал газу. Мотоцикл покатил по грунтовке назад, в Березняки. Вскоре милиционер скрылся за холмом. За Шуркиной спиной затрещали кусты.

— Кентуха, молодчик! А я уже думал, всё, кранты: собирайся, Петя, в зону. Ай, молодцА!

Синий подошёл незаметно и давно уже наблюдал из укрытия за развернувшимся спектаклем.

— Пошли, Петруха. Я знаю, что делать надо. Время не терпит!

Шурка понимал, что участковый в скором времени вернётся. Петя махнул рукой, приглашая следовать за собой. Друзья нырнули в кусты. Нужно было очень поспешить!


Клавка нервничала. Куда запропастился Петруха? Ну, что за мужики пошли — ни черта не могут сделать путно! Каждый шаг контролировать приходится. Тухлого жмура откопать — так и то без баб справиться не могут!

Непонятный звук, словно кто-то вздохнул и пошевелился, отвлёк бабу от феминистических мыслей. Борода посмотрела на измазанный глиной гроб и хлопнула себя по лбу: ё-моё, ящик-то не заколочен! Крышка была слегка сдвинута. Чёрт, бесовщина какая-то!

Вдруг Клавка заметила ёжика, невесть откуда появившегося. Зверёк деловито обнюхивал откопанную «домовину». Но, видать, что-то ему не понравилось. Ёжик недовольно фыркнул и скрылся, зашуршав травой. Тьфу, напугалась!

Борода утёрла со лба выступивший пот и достала очередную папиросу. Где же Петруха? Прикурив, баба поднялась с кучи и стала оглядываться по сторонам.

Бум-бум! Клавка резко повернулась и уставилась на гроб. Крышка сдвинулась ещё на чуть-чуть. Или, это только кажется? Непонятная движуха.

Борода вытащила из мешка здоровенный крест и с размаху брякнула его на крышку:

— Вот тебе подгон, упырюга! Лежи спокойно и не рыпайся!

— Ты с кем там базаришь? С Кабаном, никак?

Наконец появился взмыленный Петя. За ним, белея перевязанной рукой, пробирался по кустам Кудря.

— Ругаюсь от безделья.

Клавка не стала вдаваться в подробности. И так мужики бздят, зачем ещё жути нагонять?

Петя в двух словах объяснил ситуацию. Борода виртуозно выругалась, нелестно помянув покойную маму старшего лейтенанта. Всё неймётся тебе, ментёнок! Да только теперь назад им ходу нет, могила раскопана. Карты сданы, короче.

— А ты, консультант, на стрём больше не ходи. Мусор, бишь его участковый, теперь уже въедет с ходу, коли тебя на мостике запасёт. Оставайся здесь.


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.