Раз пенёк, два пенёк - [88]
— Не было такого! Ой, как копчиком стукнулся! Чего, Кудря, лыбишься? Да, запил я! Дак ведь, причина была уважительная! Чуть не погибнул среди ночи!
Глаза Суслонова были полны пьяных слёз, надрывный голос переходил временами на фальцет.
— Как же так получилось, а, милый? — сделала жалостливое лицо Борода.
— Малофей, налей! — потребовал уважаемый гость.
Дед плеснул порцию в мутный стакан. Боря выпил спиртное за один глоток. Потом, выпучив глаза, стал хватать ртом воздух. А через три секунды он уже рыгал в тазик, вовремя подставленный услужливым хозяином.
— В натуре, потерпевший, — констатировала Клавка.
— Да, потерпевший я, — плаксиво отвечал Суслонов, оторвавшись от тазика, — можно сказать, сплошь и рядом потерпевший! Семью порушил, работу потерял, права где-то «посеял». А ещё — без часов остался. «Командирских». Уж, как я их берёг! Единственная память о друге.
Синий открыл рот. Чего такое выплетает Суслон? Врёт и не краснеет! Эти часы два года назад продал Боре одноклассник, Гришка Сопля. За пол-литра водки. Уж больно опохмелиться тогда Сопле хотелось, вот и притащил отцовские котлы на продажу. Старые часы, не с войны ли ещё — качественные.
Петя хорошо знал эту историю, потому как в то время кентовались они с Гриней — вместе водку жрали. Обижался тогда Гришка на одноклассника: говорил, мог бы и побольше дать, жмот, за такие часики. А потом, в тот же год, утонул Сопля по пьяному делу. Невелик друг Суслон был — ни разу даже на пузырь не дал безвозмездно!
Но Клавка всех подробностей, конечно, не знала. Ей стало жаль потрёпанного фраера. Ведь, в какой-то мере, она тоже была виновна в бедах несчастного терпилы.
Борода достала из-за пазухи «командирские» часы:
— Не эти будут?
— Дай-ко, — Боря протянул руку и вгляделся в треснувшее стекло циферблата, — кажись, мои. Точно, мои и есть! Где взяла?
— На дороге нашла, хе! Валялись в пыли, чуть не наступила на них. Хорошо, что вовремя заметила, — не моргнув глазом, ответила Клавка.
— Обронил по пьяни, видать. Стёклышко, правда, треснуло. Да и не ходят, вроде? Отвезу в мастерскую, там починят. Спасибо тебе, тётка, — Суслонов сунул часы в карман штанов.
— Спасибо в карман не положишь. Гони флакон! — Бороде не понравилось то, что Боря назвал её тёткой.
Водитель автобуса не стал спорить. Он дрожащими руками накарябал записку и подал её хозяину. Малофей, в свою очередь, отправил за самогонкой Панкратыча, предварительно налив гонцу полстакана — «на ход ноги».
Петя к тому времени уже успокоился. Он обратился к Бороде, нервно кусая губы:
— Клавдия, поговорить надо. Наедине.
— Так пойдём на крылечко, покурим. Заодно и кислородом подышим, уж больно воздух здесь тяжёл, — подмигнула Клавка.
Приятели вышли на двор.
Действительно, дух в Малофеевой избе стоял — хоть святых выноси. Хозяин понял намёк и, кряхтя, принялся наводить порядок. Он раскрыл настежь окна, чего не делал уже лет пять. Потом дед вытащил из-за печки голик и стал заметать с полу капусту.
— Чего сидите без дела? — прикрикнул Малофей на гостей, — Боря, посуду за собой выплесни. А ты, молодой, сползай в погреб, да наложи там, из кадушки, ещё одну мисочку на закусь. Эта-то, вишь, рассыпалась.
Суслонов сделал вид, что не расслышал слов хозяина, и принялся охать с новой силой. Шурка же без возражений полез в подпол.
Клавка с Петей, сидя на завалинке, беседовали уже минут пятнадцать. Говорил, в основном, Синий. Борода внимательно слушала.
— Ну, вот, пожалуй, и всё. Я кубатурю так: участковый со своим задержанным — это шняга. Никакой убийца, будь он хоть трижды маньяк, во снах являться не может. Кишка тонка. И ещё. Сегодня ночью Кабан к Танюхе опять пришёл. Как наяву. Сказал, что, мол, недолго осталось ждать — и тебе, и твоей доченьке. Никуда вы, говорит, сестрица, от меня не денетесь.
Петя закончил говорить. Он заново прикурил потухшую папиросу и сделал несколько глубоких затяжек, допалив до бумажного мундштука.
— Я вот, не пойму одного. Причём здесь тётка Клава? — поставила вопрос ребром баба.
— А кто тебя в могилу уложил? Не я, и не Панкратыч. Можешь поквитаться. Забить кол в сердце, — Синий невесело ухмыльнулся.
Борода задумалась. Она вспомнила часы на руке Шрама. Стрелки показывали пятнадцать минут первого. Время гибели Ивана. А Малофей божится, что участковый арестовал маньяка в пол-одиннадцатого вечера. Да и плешивый то же самое утверждает. Значит, кто-то другой вырвал горло Шраму? Чем чёрт не шутит, может быть, в натуре, Кабан стал упырём и вылезает по ночам из могилы! Всякие непотребства в жизни случаются.
— Что предлагаешь? — Борода закурила сама и выдала Пете очередную папиросу.
— В двух словах: откопать могилу и воткнуть в сердце кол. Эдак мы кончим Кабана, — Синий был настроен решительно.
— Кто в теме? — уточнила баба.
— Ты, я, Верка с комендатуры. Она, вроде как, шарит в этом вопросе. Ну, типа, знает всё. Когда могилу откапывать, куда кол втыкать… Ещё, Шурку думаю подтянуть. Парнишка толковый, язык за зубами держать умеет, — перечислил по пальцам Петя.
— Кудря? Да, нормальный пацан. Может далеко пойти, — хмыкнула одобрительно Клавка.
— Больше никого не хочу посвящать. Сама понимаешь, дело стрёмное, — Синий задумчиво ковырял землю носком кеды.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.