Раз пенёк, два пенёк - [37]
Да уж, Клава! А он-то надеялся. Наладилась личная жизнь, любовь пришла! Накось, выкуси — как пришла, так и ушла. Уж не сбёгла ли вертихвостка к Малофею?
Вдруг послышались шаги. Прохор вскинул голову и увидел свою ненаглядную. Клавка, собственной персоной, вышагивала по штакетинам забора, заваленного когда-то ретивыми пожарными! Мужик радостно вскинул руку.
Но Клавка, казалось, не замечала товарища. Она торопливо проскочила в сарай. Слышно было, как гостья загремела там инвентарём. Минут через пять тётка появилась наружу.
— Что случилось, Клава? Где ты была? — Прохор очень переживал за подругу.
— Куда дел крест, Проша?
Клавка не удосужилась даже поздороваться. Чумазая и грязная — она походила на кочегара, только что отбомбившего смену.
— Должно быть, там, где спрятали, — предположил Прохор и повторил свой вопрос, — так, где ты была?
— Где была, там уж нет. А крестик наш накрылся медным тазом, — Борода сплюнула.
— Пускай, — безразлично ответил Прохор.
Он даже рад был тому, что злополучная находка пропала. Как только появился этот клятый крест, начались неприятности. Баня сгорела, мать совсем слегла. Пропади он пропадом!
Клавка присела на Прохоров чурбак, достала папиросу и задумалась. Да впрямь, о чём переживать? Ведь, прав Проша. Плюнуть, растереть и забыть!
Тётка, прикурив папиросину, неожиданно улыбнулась своему сожителю-горемыке:
— Да и чёрт с ним, с крестом этим! Невелико сокровище. Хочешь папироску, милый?
— Ага!
— Мамка-то как?
— Умирает, — горестно вздохнул Прохор, — не сегодня-завтра душу Богу отдаст.
— Держись, милок. Все там будем. Знать, время её пришло.
Клавке стало жаль соратника. Но, однако, пора уже и собираться. Она выдала хозяину несколько «Беломорин» на прощание.
— А зеркальце-то не ушло? — спросила Клавка, как бы невзначай.
— Поди, не проверял. Спасибо за курево, — Прохор постучал мундштуком папиросы о костяной ноготь.
Оставив хозяина наедине со своими невесёлыми мыслями, Клавка пошла в дом. Ага, цацка на месте! Как любая нормальная женщина, Борода не удержалась от того, чтоб не посмотреться в зеркало. Досадливо рыкнула. Ну и вид! Надо бы привести себя в порядок.
Клавка умылась под рукомойником и расчесалась на скорую руку старухиным гребнем. После чего подыскала себе чистую одежду, порывшись немного в семейном сундуке. Плиссированная юбка и кружевная блузка почти подошли ей по размеру.
Сменив гардероб, Борода стала собираться в дорогу. Она сняла с гвоздя клетчатую сумку, бросила туда полбуханки чёрствого хлеба и три варёных картошины «в мундире». Больше никаких продуктов в Прохоровом жилище не имелось. Всё, пожалуй, пора в дорогу!
Хозяин услыхал шум. Он высунулся из беседки и увидел, как Клавка — с сумкой на локте — снова покидает дом.
— Ты вернёшься? — крикнул вдогонку мужик.
— Да! — ответила Борода, не оборачиваясь.
Прохор почесал затылок. Таки бросила! Правду люди говорят — одна беда не ходит. Всё — не слава Богу!
В понедельник выдали аванс. Васька разбогател на пять новеньких хрустящих десяток. Шурке выписали поменьше — всего тридцать рублей. Начавший было возмущаться практикант получил вразумительное объяснение в бухгалтерии. Раз болеешь — на аванс можешь не рассчитывать, таковы правила. А денежки тебе, парень, выписали исключительно из человеколюбия, ведь в бухгалтерии добрые люди сидят. Они прекрасно понимают, что молодым людям нужно что-то кушать. Так что — распишись в ведомости, забери свою тридцатку, скажи спасибо и отходи от кассы. После такой отповеди у кудрявого пропало всякое желание качать права.
Получив деньги, ребята отправились домой. ДорОгой Шурку потянуло на рассуждения. Им выдали аванс, хорошо! Наконец-то Шурка купит себе клетчатую рубашку, которую присмотрел ещё две недели назад. Шмотка — что надо, хорошо будет смотреться с джинсами. Кстати, об этом ему говорила Вика, а уж она-то разбирается в таких вещах — будь здоров!
Вот, Васька всегда недоволен Шуркиными похождениями, а ведь это он, Шурка, вернул джинсы и куртку, спроворил телевизор в дом. А если даже Шурка и выпивает, то всегда — для пользы дела. Так что, не боИсь, Васька. Пока Шурка с тобой, всё будет путём.
Вдруг Васька прервал монолог приятеля:
— Смотри, опять эта тётка!
Кудрявый вздрогнул. Борода шагала по дороге навстречу им. Разминуться с уголовницей не представлялось никакой возможности. Нет уж, фигушки, джинсы Шурка ей не отдаст ни за что! В крайнем случае, можно пожаловаться участковому. Тот дядька строгий, в обиду не даст.
Но Борода не собиралась грабить Шурку. Она улыбнулась ребятам очень даже душевно.
— Привет, соколики.
— Здрасьте, — ответил Васька вежливо.
Шурка промолчал. Расшаркиваться с этой бандиткой? Нет уж, увольте! Кудрявый демонстративно отвернулся в сторону.
— Вы, ребятки, наверное, думаете, что это я вас «обула» тогда? Ошибаетесь. Тётка Клава и сама перепугалась до смерти, когда эти душегубы нарисовались. Скажи я что-нибудь им супротив — лежать бы мне под столом с перерезанным горлом. Вас, молодых, бандюги пожалели, убивать не стали. Со мною бы не чикались. Вжик ножичком! И на небе тётка Клава, с ангелочками «аллилуйя» распевает. Ой, соколики! Вишь, как нехорошо вышло-то. Не знаю, как вам в глаза теперь смотреть! — запричитала привычно Клавка, с жалостью глядя на ребят.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.