Раз пенёк, два пенёк - [33]
— Откуда это у Вас?
— А тебе какое дело? — вопросом на вопрос ответила Павла Сергеевна.
— Плохо дело, — словно не слыша её, произнесла девушка.
— Чего плохо? — завхозу стало не по себе.
Вот ведь Петя, обманщик какой! Врал ей всё, на пару с этим, кудрявым. Бабушка, наследство — а она поверила, как дура. Тьфу!
— Его нужно вернуть на место. Иначе — быть беде!
Вера посмотрела Сергеевне в глаза. Нет, в душу заглянула. Ведьма, брр!
Притащив телевизор в дом, и, после долгих споров, установив его на кухне, Петя с Шуркой решили отметить удачную, на их взгляд, сделку. Договорились скинуться по пятёрке.
Друзья отправились в магазин. Купили там три бутылки портвейна, сигарет и сырков. Домой — по разным причинам — идти не хотелось ни тому, ни другому. Петя не желал «сажать на хвост» любопытного болтуна Панкратыча, а Шурке надоели хуже горькой редьки Васькины нравоучения. Синий предложил пойти «куда-нибудь на природу», благо погода позволяла. Шурка против природы ничего не имел. Отправились к мостику у развилки.
По дороге приятели встретили доктора. Иван Иваныч пробирался домой, по всей видимости, из гостей. Доктора трясло, как осинку.
Рыбак рыбака видит издалека. Петя опытным глазом определил: доктору плохо, ему срочно требуется лечение. Человек не жадный, Синий рад был помочь местному эскулапу.
Он замахал рукой:
— Эй, Иваныч! Погоди минуту!
Шурка почувствовал себя не в своей тарелке: как-никак, он на больничном. Но Петя, оказывается, хорошо знавший доктора, успокоил друга.
— Шурка, не боись. Надо похмелить Иван Иваныча. А уж больничный-то он тебе продлит.
Окликнув врача, Синий подошёл к нему и начал шушукаться. Вскоре товарищ махнул Шурке рукой: давай, мол, подходи! Практикант опасливо приблизился.
Доктор, как ни в чём не бывало, поздоровался с парнем и спросил:
— Ну, так как, мужики?
— Хорошо, Иваныч. Разве ж мы своего Айболита в беде бросим? Правда, Шурка?
Кудрявый, молча, кивнул. По его мнению, Синий излишне фамильярничал с Иван Иванычем. Врач — друг и соратник директора, не ровня им с Петей! Но Шурка напрасно беспокоился.
Доктор запросто предложил:
— Приглашаю всех ко мне в гости.
Планы сменились, поход на природу отложили до лучших времён. Приятели отправились к Иван Иванычу.
Солнце уже давно село, но темнота не сгущалась. Лишь сумерки окутали дома лёгкой синей дымкой. Июньские ночи светлые.
Борода вынырнула из кустов неподалёку от Малофеевой избы. Как правило, нормальным дорогам и тротуарам она предпочитала собачьи тропы. Осмотревшись по сторонам, Клавка постучалась в светящееся окно. Вскоре сквозь немытое стекло показалась седая борода. Дед пошёл открывать, звякнула щеколда.
— Проходи, девка, — пригласил Малофей.
Клавка последовала в избу. Хозяин, потирая потихоньку руки, прошаркал валенками следом.
— Присаживайся, — дед только что не облизывался, — вот, я тюри намял, на закусочку. Зубов-то у меня нет, мягенького надоть…
— Вино где? — Клавка уселась за стол, закинув ногу на ногу.
— Вино? Чичас, — старик полез за печку и вытащил оттуда бутылку красного.
— «Кавказ» — заборы крась! Стрёмное винишко. Да и маловато будет, — Клавка прикидывала про себя, каким макаром отъять у дедки ружьё.
Малофей тем временем разлил вино по стаканам:
— Пей, знай. Тебе хватит. Тюрю ешь.
Выпив, Клавка захотела курить, но вспомнила, что папиросы остались дома. На просьбу гостьи дать табачку прижимистый Малофей лишь развёл руками. Он искренне считал, что хозяина куревом должны обеспечивать гости, и поэтому на покупку табачных изделий никогда не разорялся, считая это лишней тратой денег. А про запас у деда имелась заначка.
Борода хмыкнула. Потом оторвала кусок от газеты, используемой хозяином вместо скатерти. Нырнула за печь. Бесцеремонно вытащила оттуда банку с окурками, которую домовитый Малофей убирал подальше от посетителей.
Дед лишь крякнул с досады. Клавка же выбрала несколько окурков пожирнее и, как ни в чём не бывало, стала потрошить их, намереваясь скрутить себе цигарку.
Какая шустрая! Малофей решил не миндальничать с гостьей. Он незаметно подкрался сзади и цепко схватил «молодуху» за грудь. Клавка, вскрикнув от неожиданности, выронила самокрутку.
— Что, приятно? Погоди-ка, сейчас тебе чего покажу, — старик принялся расстёгивать ширинку заскорузлыми пальцами.
Но Борода не намеревалась рассматривать дедовские гениталии. Она схватила грязный пестик (вероятно, тот самый, которым хозяин мял «тюрю») и тюкнула охотника-эротомана деревяшкой по лбу, рассчитывая, однако, силу удара.
Раздался гулкий звук, Малофей закатил глаза. Колени его подкосились, седобородый эксгибиционист медленно осел на землю.
— Показывай шишку тараканам, — удовлетворённо произнесла Клавка.
Надев припасённые перчатки, она ринулась в «залу» — за ружьём.
Через пять минут Борода уже шагала дворами: с бутылкой вина за пазухой и двустволкой на плече.
Практикант решил больной вопрос. Он продлил бюллетень ещё на три дня, мотивируя свою просьбу периодической головной болью. Что, впрочем, являлось истинной правдой. Голова у парня частенько трещала по утрам — с похмелья.
Приятели заседали в гостях до позднего вечера, благополучно пропив оставшиеся деньги. Ближе к полуночи Петю сморил сон, прямо за столом. Решено было его не будить — пусть спит. Шурка же засобирался домой.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.