Раз пенёк, два пенёк - [32]
— Помни, что я сказала. Чую, случится нехорошее.
Борода с Прохором сидели в гостях у дедушки Малофея. Клавка, как обычно, разливала. Дед с удовольствием хлебал бражку, поглядывая на Клавку, словно кот на сметану. Старый охотник терзался завистью к своему товарищу. Он страстно желал каким-либо образом спровадить Прохора из дому и остаться наедине с гостьей.
Урвал себе Пронька молодуху! Дуракам везёт. Ну, ничего, Малофей не упустит своего! Старый-то конь борозды не испортит! Похотливые мысли хозяина читались на его лбу.
Прохор всё видел и понимал. Он давно уже угрожающе скыркал зубами, но кое-как ещё держал себя в руках. Однако, когда наглец Малофей перешёл все рамки приличий и попытался ухватить тётку за мягкое место, Прохора прорвало.
— Лапы убрал, пенёк!
Гранёный стакан вдруг вдребезги разбился об стену, гость вскочил на ноги. Дед, нешуточно испугавшись, тут же сложил руки на коленки.
Действительно, вид Прохора не предвещал ничего хорошего. Ноздри его раздувались, глаза горели.
— Проша! — многозначительно произнесла тётка.
Мужик опустился на место. Побледневший хозяин стал постепенно приходить в себя. Для окончательной поправки нервов гостья сунула деду стакан.
— А я вот всю жизнь мечтала на охоту сходить. Ну, там, птичек пострелять, зверушек. Интересно, наверное? — попыталась разрядить атмосферу Борода.
— Интересно ей! Охотиться уметь надо! — горделиво отвечал Малофей. Он очень надеялся ещё сохранить лицо перед гостьей.
— А ты умеешь, что ли? — подначила Клавка.
Она прилаживала к щеке пустой стакан, поминая про себя недобрым словом Алана — синяк вышел отменный.
— Что ли! Я охотник от Бога! Белку в глаз бью!
Малофей всё-таки надеялся придать себе значимости в глазах молодухи. Нос его покраснел, борода распушилась.
— Не слушай старого, Клава, врёт он всё! Ты, слепой крот, только по собакам стрелять мастак! — с ненавистью глядя на бывшего друга, вдруг сунулся снова Прохор.
— Сволочь!
Малофей поднялся из-за стола и скрылся в комнате. Уже через минуту он стоял в дверном проёме, нацелив ружьё прямо в лоб Прохору.
— У меня в стволе жакан! Щас от тебя только кусочки останутся, Проня! Значит, я по собакам стрелять мастак?!
Старик, в общем-то, миролюбивый и даже трусоватый, рассвирепел. Ружейные дула качались перед глазами былого товарища.
Но Прохора, тоже распалённого бражкой, испугать оказалось не так-то просто! Он оскалился, словно пёс, и вскочил с табуретки, классически рванув на груди фланелевую рубаху. Посыпались пуговицы.
— Стреляй, гнида! Коли духу хватит!
Эк, понесло их обоих! Клавка властно встала промеж расхорохорившихся спорщиков и растопырила в стороны руки.
— Ша, братва, угомонитесь! Убери ружьишко-то, деда, опусти стволы. А ты, Проша, пошто наговариваешь на человека? По собакам… Да хоть бы и по собакам!
Малофей незаметно ущипнул-таки Клавку за зад. Баба приветливо улыбнулась в ответ.
Конфликт благополучно замяли. Вскоре бражка закончилась, гости стали собираться домой. Борода на прощание игриво ткнула под рёбра Малофея.
Обнадёженный, хозяин оттащил Клавку в сторону и зашептал ей на ухо, щекоча седой бородой:
— Ты загляни ко мне вечерком — только одна, без Проньки! Я пензию получил, денежка у меня есть. Вина — море будет! Придёшь? Всё, договорились. Жду.
Старый охотник проводил гостей до калитки. Подождав, пока собутыльники скроются из виду, Малофей побрёл потихоньку в сторону магазина — закупать спиртное на вечер.
Дома Борода предложила:
— У меня ещё есть, остаточки… пара-тройка кружек наскребётся!
— Давай, не откажусь. Понервничал, — хозяин притворно схватился за сердце.
Клавка полезла на чердак и загремела там посудой. Вскоре она бухнула на стол кастрюлю, наполненную густой жидкостью.
— Вот, последнее. Ешь ложкой, как суп.
Через час Прохор уснул прямо за столом. Борода привычно стащила его на диван.
— Так, простыня, пододеяльник… Почему наволочка рваная? Такую получила? Ничего не знаю. Фамилия? Записываю. С получки высчитаю. Следующая! — Павла Сергеевна очень ответственно относилась к своим обязанностям.
Работа кипела, простыни с наволочками отлетали, как горячие пирожки. Очередь постепенно рассасывалась. Девчата расходились по своим баракам, отоваренные свежими комплектами постельного белья.
Опоздавшая Вера стояла в самом конце. Наконец, подошёл и её черёд.
Но завхоз растерянно развела руками:
— У меня закончилось всё. Обсчиталась, что ли? Ну, ладно, сдавай старое. Пойдём на склад, что-нибудь поищем.
Они вместе отправились в «святая святых» Павлы Сергеевны.
Отперев замок, завхоз пригласила:
— Проходи.
Запах стирального порошка и хозяйственного мыла перехватил дыхание. Однако Павла, казалось, этого не замечала. Она стала рыться в закромах, переставляя коробки с места на место.
Наконец, выудила откуда-то свежий комплект и победоносно потрясла им в воздухе:
— Вот, новенький, муха не сидела!
Не слыша ожидаемой благодарности, повернулась к Вере. Но та не обращала на завхоза внимания. Девушка буквально впилась глазами в давешнюю покупку. Чего это? Понравился ей крестик, что ли? Ишь, вылупилась.
Наконец, Вера повернулась к ней и спросила глухим голосом:
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.