Район: начало - [23]

Лёшка (или тот, кем он стал) мерно шагал вперёд, прижимая обвисшую куклу мироновского тела к груди правой рукой. Тот самый кабель, толстый, в желтоватой оплётке, уходил ему за затылок. Волос не было, а кожа головы стала одним большим ожогом, переходившим на лицо. На скуле болтался её большой шматок с красноватой подстёжкой, уже засохший. В дырке поблёскивал металл. И тут Лёшка повернул голову.

Шея дёргаными, неровными движениями, с похрустыванием повернулась и прямо на Мирона уставились глаза с плещущейся в их глубине смесью неизмеримо большей, чем у него боли и безумия. Потемневшие и сухие губы растянулись в улыбке. С правой стороны краешек рта треснул, и тёмная струйка крови покатилась вниз, попав прямо на лоб пэтэушника. Мирон вздрогнул, сжимаясь в клубок и пытаясь закрыться руками. Тело немедленно отозвалось взрывом боли, заставив его застонать через крепко сжатые зубы.

– Пришёл в себя? – Голос у Лёшки был странный, неживой какой-то. – Мирон?

– Чево?.. – у того голос трясся, не в силах совладать со страхом.

– Тебе чего ещё, по тыкве стукнуло, а? – В голосе существа проскользнул смех.

– А?!!

– Да хорош тупить, а, Мирон! Ты меня понимаешь, нет?

– Да…

– Что да то? Понимаешь, что ли?

– Понимаю… Слышь, Лёх, ты куда меня несёшь?

– Куда несу? Не знаю, просто иду. Подальше от мастерской, а то там пожар совсем сильный. Ты где живёшь то?

– На Ленина, в двухэтажках, у хлебозавода. Ты чево, вот так прям хочешь идти просто? – Мирон закашлялся. – Ты со стороны себя видел, олух? Ёпт, годзилла, нах…

Лёшка резко остановился. Нахмурил брови, глядя на собственную говорящую ношу. И ноша почувствовала, как по её собственной спине пробежали мурашки:

– Слушай, ты прости, а? Я ж не со зла. Просто…

– Просто?.. Ну ты даёшь. Тебя дурака пожалел, тащу на себе и ещё слушаю про то, что я олух? Вот дела… А может мне тебе головёнку-то свернуть? Да ладно, шучу. А то, что прямо вот так тебя несу, так не страшно. В городе чего-то непонятное происходит. Туман вон, зелёный. Недавно «шестёрка» прям в столб въехала. Водила вывалился и пополз… а вместо ног – хвост. Да и вообще, странно. А ты, кстати, на первом этаже живёшь?

– Ну да, а чево?

– Чего, а ни чево. Да просто я на второй не смогу подняться, наверное. Не привык ещё, да и тяжёлый какой-то стал. А это чего такое?!!

Мирон почувствовал, как его, наплевав на вопль боли, который он немедленно издал, неумолимо поднимает верх подъёмник правой руки. Лёшка закинул его на крышу ближайшего табачного ларька, причём сделал это абсолютно спокойно. И повернулся в сторону кустов, росших вдоль дороги.

А оттуда, порыкивая и низко прижимаясь к земле, выходила стая собак, голов в пять. Только собаки, ещё недавно бывшие пусть и большими, но всё-таки дворнягами, сейчас больше были похожи на монстров из фильмов. Морды вытянулись, растянув кожу, через которую виднелись покрытые капающей слюной зубы. Глаза, ставшие непропорционально большими, чуть отсвечивали зеленым. Твари стали выше и вытянутее. С увеличенными суставами лап, с горбами на спинах. И бешеной яростью, которая казалось осязаемой.

Они подходили, порыкивая и хлеща по бокам почти безволосыми хвостами. Лёшка, шагнул навстречу, широко расставив тумбы ног, и отведя чуть назад левую, заканчивающуюся цепью с крюком, руку. Стая окружала его полукругом.

Первой стартовала бывшая некогда полностью чёрной крупная тварь. И тут же рванули остальные, безмолвно, отбросив за ненадобностью в сторону рык. Чёрная собака прыгнула, мощно и высоко, стараясь дотянуться до горла неподвижно стоящего Лёшки.

И тут он ответил. Одним, показавшимся Мирону полностью смазанным движением, бывший неформал двинулся вперёд:

Удар правой руки отшвырнул чёрную назад. Со свистом ударила цепь, сметя следующую тварь в сторону и насадив на крюк другую. Скрипнул механический сустав колена и ещё один пёс с хрустом и воем отлетел в сторону. Клыки пятого четвероного со скрежетом попытались сомкнуться на оставшейся мякоти правой руки и ей удалось. Она повисла, качнувшись в сторону…

Лёшка взревел, взвыл, ударил по ушам ошеломляющей сиреной-ревуном и с размаху саданул псом об асфальт, успев разогнуться и закрыться от настырной чёрной. Смахнул её в сторону, прыжком оказался рядом и ударил ногой, навалившись всем весом.

Мирон всхрипнул и перегнулся вниз. Его неудержимо рвало.

***

Последние сто метров до ГОВД Семёныч преодолел бегом. Причина была простая – стрельба. Стреляли активно и используя автоматы. А значить это могло только одно: кто-то решил, что он такой же умный, как и старший прапорщик. Семёныч рыкнул, почувствовав, как внутри мгновенно раскрутилась пружина злобы, и рванул с места.

Он бежал, хрустя под ногами битым стеклом от пивных бутылок и металлическими банками. И чувствовал, как хорошо слушается тело, которое вот вроде бы совсем недавно заплыло жирком, сковывающим движения. Ноги отталкивались от асфальта чётко и мощно, устремляя его вперёд. Прокуренные лёгкие никак не отзывались, спокойно прогоняя через себя ровно столько кислорода, сколько было нужно для быстрого бега. Он не задумывался над тем, как это произошло, да и без разницы. Самое главное вот оно, налицо, то чувство, которое было у Семёныча во время службы и в отряде срочного спецназа, и потом в ОМОНе. Прапорщик окунулся в прошлое, понимая, что всё вернулось благодаря тому, что случилось. И наплевать на прошлую жизнь. Он снова на войне. Он снова охотник и впереди его ждёт много интересного.