Равноденствия. Новая мистическая волна - [11]

Всё бы ничего, но Таня, доселе тихонькая, забеспокоилась.

Бессловесная кроха, она как будто изнывала от чего-то неописуемо тоскливого, рыдала так горько, что соседи заявляться стали: «Мучишь ты её, что ли?!» «Да она сама орёт, будь неладна, орёт, и всё тут!» — оправдывалась та, тая подозрения.

Владимиру Ивановичу стало тем временем совсем худо. Дни его смешались с ночами в едином вареве. Везде-то ему мерещилась красивая бледная девушка, исступлённо шепчущая что-то сияюще важное. «Таня, Танечка моя! Вернись, ужас родной мой, любовь моя, кровь истинная, изо Тьмы во Тьму текущая, новой Тьмой прирастающая!» — твердил он, лёжа на кровати в окружении дочуркиных тряпочек и погремушек.

«До-чурка… До чура… А чураюсь ли до? А после? Горе мне, горе…» — трясся Владимир Иванович, раздирая в клочья плюшевого мишку.

«С Таней всё ясно — думал он в минуты спокойствия, — но кто эта страсть, жена моя? Знать, Земля она, Мать Сыра Земля. Родит, а сама-то что ведает? Лишь саму себя и ведает. Но Солнце коснётся Земли… Солнце Земли коснётся…» — так говорил он, опять уходя в безутешные сны о шепчущей девушке Тане. Всё её билось в его голове взбесившейся крысой.

А жена его тем временем сгинула. Родня просекла, что Танюша больше не плачет, и просочилась в каморку. Тогда только поняли, что женщина здесь не живёт. Голодная девочка оказалась вполне жива и досталась на временное житьё одинокой двоюродной тётке не без странностей, жившей там же. «Сбежала!» — без лишних споров решили все, припомнив многие прошлые похождения горе-матери.

Так Танюша и сделалась сиротой.

Владимир Иванович, найденный дома в тоскливой крайности, вскоре оклемался и зажил там же, вступив со странной родственницей канувшей жены в бестелесную связь. Жизнь у них ладилась, да и маленькая больше без причин не плакала, хоть и пришлось ей начать взрослеть. Не прошло и полгода, как Таня уже бегала и так бойко щебетала о разном своём, что родня и соседи подчас шарахались. А дети другие, учуяв бездну, и близко к ней не подходили.

Дело о пропаже расследовали. Сперва думали — муж, но нашли его в такой беде, что тут же отстали. Правда, холодильник у него, полный мясных продуктов, обнаружился. Да на экспертизу направлять ничего не стали. Поискав для порядка окрест, следствие закрыли, записав Танину мать исчезнувшей безо всяких вестей.

Как сны Володины повернулись, доподлинно неизвестно.

Родня, правда, в панике семью новую покинула и по сей день молчит. Только один, совсем молодой, в больницу лёг и мелет там несусветное.

Владимир Иванович вскоре располнел и успокоился. Только глаза его так и остались чернеть нездешними дырами на довольном розовом личике. Впрочем, на работу он устроился и стал вполне приветлив. Живёт, говорят, скромно и скрытно — не кутит, гостей не водит. Только, если верить соседям, шёпот в его квартире завёлся. Да не в три голоса даже — иной раз такое собрание слышится, что или уж разуму будь добр верить, или к докторам хоть сию минуту беги. А как же тут поверишь… Но, однако, всё творилось безбедно, а потому в целом терпимо.

Как-то раз, отдыхая от странных дел, сидели все трое и ужинали.

— А что, мама-то совсем пропала? — спросила Танюша.

Владимир Иванович ответил не сразу, неспешно прожевав вкусный кусочек.

— Кто знает, милая… Ничего ведь насовсем не бывает… Ежели вообразить как следует, что угодно вернётся. Мать твоя телом ох как хороша была. А душу её я всё ждал, ждал… Да знать не судьба, — поведал Владимир Иванович и, выдержав паузу, с нежностью высосал мозговую косточку. И ужин продолжился, как всегда тихо и мирно.

Психиатрическая мама

1

Широко открыты глаза безумцев. Они грызут свои острые коготочки, боясь покорябать маму. Она, освещая полумрак психушки светом тигриных глаз, капает на детский мозг зеленоватым ядом в надежде извлечь драгоценную сыворотку из неизбежного предсмертного крика. Храпит безголовый санитар, словно утомлённый ведьмак-одиночка вцепившись в заветную швабру. Голова, как водится, в тумбочке. Ей хочется пить, но до рассвета ещё далеко. Не время ещё обуздать бы закат, застывший в глазах безумцев, прикованных к стене золотыми цепями. Дзинь-дзинь! Кто-то повис безжизненной плотью, не успев испустить предсмертный крик. Тело вот-вот запахнет. Мама в бешенстве. Из её рта капает, a потом начинает литься широкой рекой густая чёрная слюна-смола. Дзинь-дзинь!

По ком звонит колокол? Есть такой человек, но вы его не знаете.

Мама читает заклинания, топчется на одном месте и пьёт кровь младшего сына в надежде накликать удачу. Но вместо этого по потолку начинают носиться розовые тушки дородной певицы. У них радужные волосы и перепуганные глаза. Мама видит в каждой из них соседку, жарящую на общей кухне сельдь иваси для своего капризного сына-вундеркинда. «Ну как же, как же!» — тараторят тушки, а мама методично отстреливает: их из дробовика и орёт на всю психушку, словно исполняя неясные марши. Клиника содрогается от ужаса. Внезапно просыпается санитар и с криком, шипением и визгом на грани слышимости, впопыхах забыв нацепить голову, бросается на выручку свеженаколдованному выводку певичек. Мама плюётся головастиками. Уже спустя пару минут санитар в панике прорубает окно и на швабре спасается бегством в звёздную ночь, преследуемый полчищем хвостатых лягушат. По дороге хвосты отваливаются и градом выпадают над посольством неопределённой Кореи. Корейцы благодарят богов и бегут жарить хвосты, поливая их хитрым соусом и непереводимыми местными причитаниями.