Равнинный рейд - [20]
— Каратели… Что-то слишком быстро примчались…
— Готовы были, — вздохнул комиссар.
— Вот не думал, что дорога так близко. Прямо под самым носом проехали.
— Проехали и уехали…
— А могли бы встретить их залпом, — огорченно заметил командир. — Разбежались бы, как цыплята.
Грузовики меж тем удалялись, и размеренный гул моторов стал постепенно ослабевать. Волчан снова поднял колонну и, пропуская бойцов вперед, поторапливал:
— Шире шаг!
Колонна пересекла главное шоссе, совсем пустынное в эту пору, и километрах в двух от города опять свернула в поля. Шли торопливо, без лишней осторожности — то тропинками, то проселками, но больше напрямик по жнивью, все в одном и том же направлении — на восток-юго-восток. Небо над ними посветлело, мягкий полуночный свет залил широкую равнину. Бойцы уже выбрались на пространство, где их никто не ждал и не искал, и чувствовали себя свободней. Перед ними расстилалась равнина, сплошь засеянная кукурузой и подсолнечником, пересеченная кое-где обширными плешинами, жнивьем и черными полосами под паром — бесконечная тихая равнина, которая неуловимо поднималась вверх. Села здесь попадались реже, меньше дорог перерезало поля, и так как не было бахчей и виноградников, вряд ли тут могла произойти нежелательная встреча. Партизаны воспользовались этим и летели над безмолвной равниной, словно черные птицы. Каждый пройденный километр приближал их к невысоким предгорьям, поросшим реденьким мелколесьем — к той спасительной для них зоне, где уж ни полиция, ни армия не были им страшны.
Около часу ночи окрестности Рековицы огласились хаотической стрельбой из винтовок и автоматов. У поручика Черкезова, проверявшего посты за селом, захолонуло сердце. Слева, в поле, где гремели выстрелы, жандармские части расставили засады — не иначе, как на одну из них нарвались в потемках партизаны. Стрельба усилилась, послышались тупые разрывы гранат, а затем в общий концерт включились и солидные пулеметные очереди. Поручик вышел из оцепенения и нервно закричал:
— Колев!
Низенький молодцеватый унтер-офицер ловко щелкнул каблуками.
— Поди узнай, что там за стрельба! — коротко приказал поручик. — Проверь и доложи мне!
Унтер снова щелкнул каблуками и повернулся, чтобы идти. Но его тут же остановил неестественно сиплый голос поручика.
— Отставить! Я сам пойду!..
Как только Черкезов углубился в черноту кукурузных полей, худое желтое лицо его исказилось, щеки странно задергались. Он даже не пытался унять свой страх — стуча зубами, как в лихорадке, с трудом переставляя непослушные ноги, он машинально шел вперед. На какое-то мгновение Черкезов весь отдался этому чувству — он умышленно не боролся с собой, чтобы потом усилием воли разом взять себя в руки. Откуда брался в нем этот страх — Черкезов и сам не знал. Перед собой он не стыдился этой трусливости, но пуще всего боялся, как бы другие его не раскусили. Поэтому приступы животного страха всегда сменялись у него приступами самой необузданной жестокости. За этой жестокостью поручик инстинктивно прятал свой страх, ею старался выделиться среди товарищей, чтобы заработать свой хлеб — доверие тех, от кого зависело его продвижение по службе. И если имя его произносили с трепетом по всей околии, то причиной тому были не его способности командира — Черкезов это трезво сознавал — а его страшная слава неумолимого и бессердечного человека, фанатически преданного власти.
Впереди снова загрохотало, и поручик увидел над полями синеватые вспышки взрывов. Сердце бешено застучало у него в груди, но он крепко сжал зубы. Хватит! Ногти, судорожно впившиеся в ладони, оставили лиловатые следы. Хватит, в конце концов! Шаг его постепенно стал тверже, лицо окаменело. Немало нервов и напряжения стоила ему эта маска, но он знал: теперь уже ничто не в состоянии вывести его из равновесия. Он может говорить и делать, что угодно. Только не улыбаться! Над ним несколько раз зловеще просвистели пули, но он только чуть пригнул голову и продолжал идти.
В это мгновение послышались чьи-то возбужденные голоса, и перестрелка разом смолка — так же внезапно, как и началась. Лишь пулемет еще лаял в одиночестве, но и тот скоро заглох. Над равниной воцарилась напряженная, гнетущая тишина — после недавнего грохота сражения она казалась неестественной. Встревоженный этим неожиданным затишьем, Черкезов поспешил было вперед, но навстречу ему, спотыкаясь и ломая кукурузные стебли, выскочил человек в военном.
— Стой! — окрикнул его поручик и направил на него пистолет.
Человек, озираясь по сторонам, послушно замер на месте.
Поручик сделал еще три шага, держа палец на спуске.
— Стойко, ты? — узнал он жандарма. — Что у вас там стряслось?
— Ох, господин поручик, и не спрашивайте, — запыхавшись, проговорил жандарм. — Такую кашу заварили…
— Какую еще кашу?! — взорвался офицер.
— Обознались мы, господин поручик, — виновато сказал жандарм. — На нас шли люди капитана Мирковского, и мы, покуда разобрались что к чему, чуть не перебили друг друга…
Кровь хлынула в голову Черкезову, перед глазами у него поплыли круги.
— Свиньи! — взвизгнул он бабьим голосом. — Мерзавцы! Я вас проучу!
