Равнинный рейд - [18]

— Выходит, мы зря подожгли сыроварню? — суховато спросил Тимошкин.

— Это другое дело! Тут, пожалуй, еще обрадуются. Скажут: отделались от сыроварни, отделаемся и от нарядов. Кто что дал, теперь не докажешь. Список-то ведь сгорел! А за старосту — это уж точно — люди будут благодарить. По всем селам разнесется слух…

Бай Атанас замолк на полуслове. Вновь послышался далекий сигнал, и Тимошкин, который все время явно дожидался этого момента, вскочил на ноги и скомандовал:

— Встать! Быстро за мной!

Метрах в ста не доходя до дороги их повстречал боец из засады и запыхавшись сообщил:

— Взяли, товарищ комиссар. В одном исподнем, что называется… Они и ахнуть не успели…

Партизаны, опасливо озираясь, пересекли большак. Поодаль дороги возвышались четыре еле различимых во тьме огромных скирда сена. Сыровар опытным глазом сразу прикинул: это сено собрано чуть ли не со всей околии. Бойцы осторожно обогнули скирды. Послышался тихий свист. От одного из скирдов отделилась фигура человека, махавшего рукой.

— Сюда! — приглушенно позвал он. — Идите сюда, за скирд!

К ровно уложенной стене сена примыкал небольшой навес, сверху покрытый сухой листвой, а снизу застланный мягким клевером. На коротко обрезанных суках подпорок висели солдатские вещевые мешки и брезентовые торбы с сухарями. На земле валялись в беспорядке алюминиевые кружки, сапоги и огрызки молодой кукурузы — видимо, только-только брошенные: от них исходил еще приятный запах кукурузного сока и углей. Подле навеса сидели в ряд три солдата и их начальник — все в несколько неестественных позах из-за связанных за спиной рук. Их охранял заросший щетиной невысокий крепыш Пырван, вечно голодный дружок Бородки, и Чапай, самый старший в группе, с узким лбом, но умными глазами и запущенными длинными усами — партизаны тщетно умоляли его закрутить их на чапаевский манер. Когда к навесу подошел комиссар, Пырван заговорщицки подмигнул ему и показал на арестованных. У тех был не очень перепуганный вид — они скорее выглядели смущенными и моргали виновато. Пырван в двух словах, шутливым тоном, рассказал, как их взяли в плен. Возле сена не было часового — все четверо дружно храпели под навесом. Обезоружить их, связать им руки было делом одной минуты. Этот веселый рассказ партизана, казалось, обрадовал и солдат: у них отлегло от сердца.

— Ну, герои, хорошо же вы охраняете царское добро! — засмеялся комиссар.

Все четверо, сгорая от стыда, подняли на него глаза. А один, с круглым, добродушным лицом, попытался даже улыбнуться.

— Чтобы этому сену было пусто! — мотнул он головой. — Довело нас до беды!

Другой, щупленький, с хитринкой в глазах, видно, завзятый балагур в казарме, ухмыльнулся во весь рот.

— Вы бы мне, братцы, спину почесали, — протянул он, поводя плечами. — А то меня, связанного, блохи заедят…

Партизаны заулыбались.

— Будь покоен! — отозвался Бородка, который тоже прислушивался к разговору. — В казарме тебе почешут спину…

Но солдаты не подхватили шутки — при напоминании о казарме они повесили носы. А один с горечью вздохнул и протяжно произнес:

— Хоть бы винтовки нам вернули… Ну, правда, выньте патроны и отдайте — мы ж не сможем стрелять…

— Еще чего! — отрезал Бородка.

Солдат, просивший винтовку, с усилием глотнул.

— Нас судить за это будут, товарищи, — продолжал он упавшим голосом. — И сено, скажут, не уберегли, и винтовки-то у вас отняли… Вкатят по пять-шесть лет…

— А то и больше! — мрачно добавил сидевший рядом солдат.

— А мы, сами видите, бедняки… У меня ребенок, жена… Кто будет их кормить? Ни земли, ни лавки, ни скотины… С голоду передохнут…

— А наших детей кто кормит, как ты думаешь? — неожиданно взорвался Чапай. — Все это болтовня!

Тимошкин вытянул занемевшие ноги и молчаливо поглядел на солдат.

— Если вы боитесь тюрьмы, то выход есть, — проговорил он медленно.

Солдаты обернулись к нему с надеждой.

— Уйти вместе с нами в горы! И пусть прокурор вас ищет в лесу, коли у него нет другой заботы.

Солдаты подавленно молчали. Испуганные, растерянные, они не смели взглянуть в глаза комиссару. Только их старший, мучительно размышляя, украдкой посматривал на партизан.

— Не выйдет, ребята… Не для нас это, — выдавил из себя балагур.

— Ну, и шкуры! — возмутился Чапай и сердито пошевелил усами.

Удар был на в бровь, а в глаз. Пленные совсем впали в уныние. Круглолицый глухо произнес:

— Не в том дело, товарищ комиссар. Мы ведь не о себе. Нам-то что — взяли да пошли. Все лучше, чем по тюрьмам мотаться… Да наши в деревне за нас поплатятся… Неужто сами не знаете? Уйдет кто в горы — поджигают дом, родных угоняют на поселение…

— Подумайте! — сухо отрезал комиссар. — Оружия мы вам не отдадим, а то еще и в исподнем выпустим… Винтовки нам позарез нужны.

Солдаты молчали. По их замкнутым, испуганным лицам было видно, что решения они не переменят. Но унтер-офицер как будто колебался, и Тимошкин спросил его:

— А ты, товарищ?

— Я пойду с вами, — мрачно произнес он.

— Как тебя зовут?

— Иван Монев Крыстев. Я отсюда, из Рековицы…

— Кто из Рековицы? — с любопытством отозвался один из партизан.

— Я, — повернулся на голос пленный.

Партизан вышел из темноты и уставился пристальным взглядом в смущенное лицо унтер-офицера.