Рассвет - [46]

Остальные серые дисциплинированно молчат. Но явно не горят желанием вступать в боестолкновение со столь добротно организованным к тому же еще и непонятным: неизвестно откуда взявшимся и достаточно мутным отрядом с непредсказуемым потенциалом за плечами. По бегающим во все стороны, слишком быстро зыркающим глазам мышастых — все как в букваре ясно читается. Понимаю. Все мы не бессмертные. Но чувачки все же храбрятся и пытаются держать стойку.

… - Слышь как тебя — Зимний? Давай так: все при своих и разошлись краями. А если у тебя вопросы или претензии имеются — забьемся на завтра и обсудим все в нормальной обстановке. Перетрем спокойно — может и контакт наладим. Чего нам делить-то? — «Першерон» неожиданно приходит в разум.

Видать не удалось завестись.

И это вполне умно с его стороны. Вот только Валеру уже вряд ли получится остановить.

Тут дело принципа: кто-то посмел покусится на «его кровное». А «его» — это все то, что он уже решил считать своим. В таких ситуациях — помимо прочего, в его сознании включается совершенно необходимая для таких случаев — непоколебимая вера в собственную правоту, плюс полное отсутствие каких-либо рефлексий. Святая уверенность в своем праве совершать любые действия, которые считаешь необходимыми. Безаппеляционная и постоянная вера в свою правоту.

Могу взять — значит моё! Прямая как лом — логика хозяина. Хозяина своей жизни и чужой смерти. Феодала и сюзерена!

— Сабли, копья, топоры — в кучу! И свободны. — Зимний глух и внешне безразличен: как к оскорблениям, так и к предложениям. Как рептилия. — И с людей кандалы снимите. Их — туда же.

Короткая лесная тишина. Пауза на осмысление. С верхушек деревьев — киношным немецким «шмайсером» длинной очередью стрекочет сорока[1].

От озерца гниловато потягивает стоялой водой и мокрой травой. Моя левая рука вдруг обнаруживает, что держит щит не очень удобно.

Вместо глаз у замершего першерона — глубокие и узкие амбразурные щели. У его бойцов бледные пятна вместо лиц. Наверное у нас такие же.

— Слышь демоны, вам по доброму…

Массивный лоб Зимнего перечеркивают глубокие морщины.

— Ладно, чего рогами землю бороздить? Понял я — что у тебя до колена. Убедил! — звучно высмаркивается в ладонь Валера. И флегматично замечает, — Только у меня больше! — оборачивается к стене щитов и в веселом недоумении приподнимает крепкие брови, — Ну и чего стоим? Они сами не зарежутся. Руби их, братва!

И выдергивает свою шашку…

Глава восьмая. Апрель. Третья неделя

… Лопатка приходит точно по месту. Туда — куда её и посылал. Прямо в подвисшее брюхо одному из серых копьеносцев, отвлекшемуся на дождь из десятка дротиков, отсвистевший полмига назад. Трудно промахнуться с пяти шагов. Труднее разве что уклониться! Двухметровое копье падает на землю. Рукам владельца уже не до него — они на черенке лопатки. Скорченный копейщик брякается на колени следом за своим оружием. Где же ваши броники?

Сразу заходим с козырей. Чего ждать? Сулицы для того и созданы.

Противник ошеломлен. Такой массированной атаки с дистанции мышастые не ждали.

Каждый из них упускает доли золотых секунд на принятие решения. Одного из трех возможных. Бежать куда получится, падать на землю и просить о пощаде или рвануть вперед в ближний бой.

Серые же вместо этого непростительно долго топчутся на месте. Уворачиваясь и стараясь уцелеть под двумя волнами металлических пластин, летящих вслед за дротиками.

Всё! Отметались.

Завершают "артподготовку" два арбалетных болта, каждый из которых находит свою цель. Ну с такого-то расстояния!

Нестройно бахнув металлом по щитам, бежим вперед стараясь держать ровную линию.

Не очень получается! Ну не римские легионеры мы еще пока!

Сука, да бегите же козлы… Ну сколь вас там на ногах осталось? Нет — залипли! Тупят, в шоке от неожиданности!

Строй внезапно распадается. Мир сужается до двух метров в диаметре. И двух людей. Только я и он!

Вражеский топор стремится прорубиться к моей голове, но застревает в диске щита. Крякнув брызгами расщепленного дерева щит передает часть своей боли в мою руку.

Вижу огромные и яростные, почти безумные глаза врага. Он пытается выдернуть оружие застрявшее в плотной вязкой древесине. Изо всех сил толкаю щит от себя и широко шагнув вперед успеваю не очень глубоко вонзить клинок мачете в нижнюю часть живота, заваливающемуся на спину человеку. Испуганная растерянность на лице падающего сменяется гримасой боли. Он все еще таращится на меня сквозь эту лютую, накрывшую его боль, когда я отмахиваю клинком по сморщенному лицу сверху вниз. За миг до удара его щеки дёргаются, оголяя верхние некрасивые жёлтые зубы…

Он умирает и мир сразу становится прежним. Просторным и звучным. Пробки из ушей выбивает…

Шаг в сторону. Еще. Еще. Инстинктивно вжатая в плечи голова шарнирно крутится на триста шестьдесят градусов…

Мат, хрип, звонкий лязг железа о железо и глухой стук металла о дерево. Хруст, стон, топот, крик, мат, рычанье. Все бессмысленно перемешано — словно стая собак грызется. Слайд-шоу. В бою все лица похожи и одинаковы: глаза круглые, зубы оскаленные, рожи сведены судорогой злобы, страха и отчаяния. Коли, руби, режь, отбивай, уклоняйся и снова руби…