Расстрел на площади - [28]

И она рассыпалась мелким, будто стеклянный горошек, смешком.

— Бедочка, да как же тебе не стыдно! — всплеснула руками Мария Дмитриевна, укоризненно качая головой.

— Угадала! — ничуть не смутившись, продолжала Беда.

— Ну… в общем… да, — пробормотал Игорь, отряхивая капли с рубашки.

Восклицание неожиданно появившейся девушки застало его врасплох, он едва не поперхнулся водой из стакана и посадил влажное пятно на свою свежую, только что выглаженную сорочку. Дело в том, что с утра Игорь действительно много писал, но не роман о славном городе Новочеркасске и его замечательных жителях, а очередной подробный отчет в центр. Не хватало, чтобы любознательная хозяйкина дочка сунула нос в эти бумаги!

— Если честно, то я все видела, — сообщила Беда, опускаясь на колченогий табурет и запихивая в рот кружок печенья, — я утром умываться мимо вашей комнаты шла, а дверь была приоткрыта, и вы писали. У вас было такое лицо…

— Какое? — невольно вздрогнул Игорь.

— Вдохновенное, вот! Это вы уже про нас пишете?

— Ну, можно сказать…

— Про завод?

— И про завод.

— А про город?

— Про город тоже.

Смешно, но это была чистая правда. На сей раз Игорь подробно анализировал казачьи нравы и общий настрой в Новочеркасске.

— Ух ты, здорово! Интересно, а про меня вы тоже можете что-то написать?

Игорь пожал плечами и против воли улыбнулся:

— Ну, если ты очень попросишь…

— Нет, про меня лучше не надо, — после краткого раздумья заявила девушка, — лучше вы про маму напишите. Она вот у нас какая хорошая. Труженица!

— Перестань сейчас же, — заметно смутившись, произнесла Мария Дмитриевна, за напускной суровостью стараясь скрыть свое смущение, — уже восемнадцать лет, замуж пора, а ведешь себя как девчонка!

— Подумаешь, — сказала Беда, — разве было бы лучше, если бы я вела себя как старушка? Знаете, — она вновь обернулась к Игорю, — у мамы Почетная грамота есть. И даже не одна. Она давно заслужила, чтобы про нее в книжке написали. А то про всех пишут — и про летчиков, и про полярников, и про моряков, а про гостиничных работников — никогда. А у них тоже труд почетный, ведь правда?

— Разумеется, правда, — солидно кивнул Игорь, пытаясь удержаться от улыбки.

— Значит, обещаете?

— Обещаю.

— Здорово! — И, не обращая внимания на укоризненный взгляд матери, девушка принялась за ужин.

Она была темненькая, пухленькая, густые блестящие волосы, заплетенные в толстую косу, венцом увивали голову. Из-под черных бровей внимательно и весело глядели на собеседника глаза-маслины. При улыбке девушка широко раскрывала щербатый рот.

«Вы на мой зуб внимания не обращайте, — радостно сказала она Игорю при знакомстве, — это я на заводе тяжесть подняла и упала, вот зуб и кувырк».

Теперь вместо переднего зуба зияла маленькая пустотка, и сквозь эту пустотку девушка любила просовывать кончик языка, когда слушала собеседника в разговоре, — будто дразнила.

Она родилась зимой сорок четвертого, и в честь долгожданного всеми исторического события родители нарекли младенца Победой. Счастливый отец даже настаивал на том, чтобы в метрике было записано: «Победа советского народа над фашистами», но дамочка, производившая запись, отказалась наотрез, к счастью для новорожденной.

Ей и без того пришлось нелегко, потому что «Победой» ее звали в редких случаях; мальчишки дразнились, а мама, Мария Дмитриевна, выкрутилась тем, что изобрела сокращенное имя Беда — с ударением на первом слоге.

Звучало достаточно странно, но тут уж ничего не поделать.

— Скажи спасибо, что твой отец не так много выпил, — заявила однажды в сердцах Мария Дмитриевна, — а то ведь, ты его знаешь, и не так мог назвать. Однажды пришел и заявил: «Будет сын, назовем его Впередом-к-победе-коммунизма». Я уж плакала-плакала, насилу эту дурь из башки выбила!

Младшему брату Победы в смысле имени повезло несколько больше: Впередом он так и не стал. В день его рождения пьяный в стельку отец семейства пошел на почту и отправил телеграмму в Москву. На бланке от так и написал: «Москва, Кремль, Великому Отцу Народов Товарищу Сталину! В честь вашего отца, Товарищ Сталин, называю своего новорожденного сына Виссарионом Семеновичем! Ура!», после чего отправился допивать горькую в ближайшую забегаловку.

Наутро его обнаружили под забором, полуголым, синим от холода, но живым.

Дошла ли телеграмма до адресата, так и осталось неизвестно.

Виссарион вырос в сосредоточенного подростка, ежеутренне бегающего во двор в трусах и майке отжиматься на турнике, какая бы ни была погода. Он был молчун, что несколько уравновешивало непре-кращающуюся болтливость старшей сестрицы.

— Я сегодня в обеденный перерыв новый стих написала, — сообщила Беда, уплетая за обе щеки вареную картошку, — про любовь. Хотите, расскажу?

И хотя она смотрела на мать и брата, вопрос был явно адресован Игорю.

— Интересно, интересно, — пробормотал он, принимая позу внимательного ценителя.

Эти ее стишки Игорь уже не мог слышать, до чего надоело! Беда оказалась поэтической натурой, и при этом весьма плодовитой. Каждый день она радовала слушателей одним-двумя новыми сочинениями и досаждала «молодому столичному литератору» расспросами о стихосложении.