Расстрел на площади - [30]

— Даша, значит, хуже… Рыжая? Толстая? В веснушках? А волосы сзади в пучок собраны, да? И под пятьдесят, верно? — Игорь вновь принялся рисовать в язвительном своем воображении карикатурный портрет двоюродной сестры проводницы поезда.

Однако собеседница веселья не разделила.

— Да ну вас! — вдруг рассердилась, а может, обиделась Победа. — Пойдете в медпункт, сами увидите. Подумаешь, Даша! — И вышла из комнаты, высоко подняв голову.

Игорь пожал плечами и вновь уселся за письменный стол — дописывать послание в Москву.

10. Жизнь — театр

— Из-под топота копыт пыль по полю летит, пыль по полю летит из-под топота копыт!

Третий час утра, ротный сортир.

Митя драил заплеванный унитаз и рассеянно прислушивался к бормотанию из соседней кабинки.

— Слушай, Сидоренко, — взмолился наконец он, — я тебя прошу: смени пластинку!

Из-за перегородки выглянула круглая физиономия, бордовый румянец во всю щеку, и бодро улыбнулась:

— Не нравится? Я другую скороговорку знаю. «Кукушка кукушонку купила капюшон. Надел кукушонок капюшон. Как в капюшоне он смешон!»

— А что-нибудь поинтереснее?

— «Всех скороговорок не переговорить, не перевыскороговорить!», «Бык тупогуб, тупогубенький бычок, у быка бела губа была тупа!».

— Ох и нудный же ты, Витек!

Сидоренко, не обидевшись, рассмеялся:

— Профессионалы — они все нудные. Хороший специалист подобен флюсу, это еще Козьма Прутков сказал.

— Не знаю, что там говорил Прутков, но мне эти твои скороговорки хуже смерти надоели.

— Настоящий артист должен тренировать свой аппарат всегда и везде. Если, конечно, это настоящий артист!

— Как же ты, со своим театральным образованием, и унитазы чистишь, а? — поддел Митя.

— А кто сказал, что театральное образование мешает человеку почистить места общего пользования? — откликнулся вопросом на вопрос Сидоренко. — Может, в этом и есть высшая мудрость бытия: чистишь стульчак и думаешь о вечности!

— Лично мне ни о чем таком не думается, — признался Митя. — Просто очень хочется спать.

— Ерунда. Борьба со сном — первая заповедь военного человека.

— Слушай, Сидоренко, где ты этой ерунды набрался, а? Не понимаю. Мы уже восьмой день подряд, вместо того чтобы, как все люди, спать, драим сортир. А тебе хоть бы хны! Уж лучше бы на кухню послали картошку чистить, по крайней мере можно было бы пожрать до отвала.

— Сырой картошкой не нажрешься, — парировал Сидоренко. — На кухне, мне сказали, еще хуже. Там шеф-повар — зверь. Ходит и ножом размахивает, того и гляди, зарежет.

— Интересно, чего он от нас хочет? — в такт собственным мыслям пробормотал Митя, погружая щетку поглубже в воронку. — Прицепился, как клещ…

— Шеф-повар? — переспросил сослуживец.

— Нет, конечно, наш комвзвода. У меня такое впечатление, он нас специально изводит…

— Очень правильное впечатление, — согласился Сидоренко. — Но ведь в этом нет ничего удивительного.

— Почему?

— У меня отчим — военный. Я уже давно привык к армейским штучкам. Когда он приходит поддатый, даже если уже два часа ночи и весь дом спит, подымает нас с матерью с постели и заставляет чистить ему сапоги и разогревать ужин. Потом усаживается в кухне на табурет и говорит: «Докладывайте!» Это значит, мы с матерью должны рассказывать о проделанной за день работе и о выполненных поручениях.

— Бред какой-то! — фыркнул Митя.

— Вовсе даже и не бред. Ты живешь по своим законам, а он — по своим. И с этим надо считаться и принимать как есть, — философски изрек Сидоренко. — Я вообще думаю, что жизнь нужно уметь любить такой, какая она есть. Не переживать, не страдать, не злиться. Обидел тебя человек — ну и ладно. Обрадовал — очень хорошо. По большому счету это одно и то же: грусть, радость, боль. Великий человек сказал: «Мир — театр, а люди в нем — актеры».

— Шекспир! — не преминул продемонстрировать эрудицию Митя, как жезл, воздев над головой унитазную щетку.

— Именно, — кивнул собеседник. — Поэтому и жить надо так, как будто играешь роль. По роли требуется радость — изображаешь радость, требуется страдание — вот вам. А внутри остаешься спокойным. Тогда уже не важно, народный ли ты артист, пекарь или чистильщик сортира — ты просто играешь очередную сцену из пьесы, только и всего. Отчим играет. Ты играешь. И я. И все вокруг. Раньше я думал, что никогда в жизни не возьму в руки оружие, вот из принципа не возьму! А теперь — беру, и ничего. И даже прицеливаюсь в мишень в виде человеческого силуэта.

— А в человека — сможешь?

— Запросто. Это тоже роль. Я играю стрелка, он — мишень, ничего страшного.

— Ну, ты даешь!

— Вот поэтому я и не скучаю по дому. Вы все скучаете, а я нет. Потому что по большому счету дом или казарма — это одно и то же…

Митя покачал головой и, разглядывая ерш щетки, невпопад сообщил:

— А меня на гражданке девушка ждет. Красивая!

— Девушка — это хорошо.

— Она тоже артисткой хочет стать. Как ты. И, знаешь, я думаю, у нее обязательно получится. Есть в ней что-то… такое… как тебе объяснить… необыкновенное!

— Вы что, пожениться собираетесь? — поинтересовался Сидоренко.

— Может быть, — ответил Митя, и от одного только осознания того, что женитьба на Оленьке — вполне реальная возможность, у него сладко закружилась голова. — Вот скажи, Витек, — обернулся он к собеседнику, стараясь разглядеть выражение лица склонившегося над унитазом Сидоренко, — скажи: а ты когда-нибудь любил по-настоящему? Чтобы на всю жизнь?