Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана - [160]

Он вошел в дом. Я слышал, как он с кем-то беседовал. Потом до меня донесся ответивший ему тихий женский голос. Он вернулся улыбаясь, застегивая на ходу рубашку, в ботинках и ковбойской соломенной шляпе на курчавой голове. Он действительно весело улыбался и, подойдя почти вплотную, протянул мне руку. Едва коснувшись ее, я заметил первый проблеск того, о чем меня предупредил старик, и отпрыгнул в сторону. Неожиданно его тяжеленный правый башмак взлетел вверх, как девичьи ножки в кабаре, и, когда он оказался в верхней точке, я врезал ему сверху в горло левой рукой, повалив на спину. С глухим шумом затрещали кости.

Он уставился на меня снизу вверх в невиннейшем удивлении, а потом рассмеялся. Это был заразительный, радостный и довольный хохот.

— Ну, парень, ну, парень, — выдыхал он, — да ты груб и скор, как кишка аллигатора. Преподал старому Бу урок в воскресной школе! — Он начал подниматься, и лицо его задергалось. Бу застонал. — Чтоб тебя разорвало когда-нибудь! Помоги мне встать.

Он протянул мне руку. Я взялся за нее. Он ударил меня каблуками в живот и еще врезал из-за головы, а у меня хватило ума не держаться за него, позволяя вбить себя в землю. Я бросился на землю, откатился, потом еще и еще, но его каблуки все равно рыхлили почву в сантиметре от моего уха, пока я не залез под трейлер со скифом. Но не успел я вытянуться там у дальней стороны, как он налетел на меня, обогнув его с кормы. Этот убийственный мужик был по-кошачьи проворен. Выволок меня из-под корпуса и, ввинчивая каблуки в землю, принялся вбивать в тело крючья каждым ударом кулаков так быстро, как только мог. Когда это делают, лучше всего постараться выйти из игры. Гораздо лучше, чем проявлять смелость и ловить руку. Мои попытки защититься придали ему уверенности в себе. Когда нужно, я не произвожу особого впечатления. Этакий мягкотелый и долговязый верзила, неуклюжий, с торчащими локтями. Но левое плечо повернуто, надежно защищая челюсти, а правая рука достаточно высоко поднята. Лучший способ уловить ритм — это несосредоточенным взглядом следить за животом противника. Тогда можно откатываться и отскакивать, не упуская его из виду, будучи готовым подставить вместо мягкого бедра острое колено. Он затрясся под ударами моих рук, локтей, плеч, а то, что я припал к земле, поставило меня в выгодное положение. Он получил хороший пинок под ребра и еще один около виска, такой, от которого звенит в ушах. Каждый удар он сопровождал тяжелым и резким хрипом, и в конце концов, когда они стали сыпаться все тише и тише, до него постепенно дошло, что большого урона он мне не наносит. Поэтому попытался немного изменить стиль, перейдя от драки в подворотне к сражению в клубе. Чуть отступив и берясь за неотработанные приемы, старался врезать мне наискось правым кулаком. Но я вырубил его, продемонстрировав кое-что из своих уличных драк. Квинсберри в сочетании с методами Тразиано — это всегда малоприятно для косточек суставов. Оттого-то телевизионные гладиаторы и вызывают такое веселье. Всего один такой яростный удар в челюсть заставляет героя зажать свою разбитую руку между коленями, тихо поскуливая от боли. Так что, припадая к земле, полуобернувшись, я чуть подался вниз, чтобы он подумал, будто теснит меня. Это побудило его возобновить удары. Я же с силой наступил ему на ногу и, сцепив руки, врезал снизу в челюсть правым локтем. И, продолжая то же движение, разжимая руки, развернулся к нему, залепив тыльной стороной ладони в переносицу. Неожиданные удары, наносимые быстрой очередью в неожиданные места, деморализуют человека, вызывая у него ощущение, словно он угодил в пилораму. Я вмазал ему в горловую впадину, с размаху влепил доморощенным приемом в ухо, глубоко врезал под пряжку ремня — единственное традиционное место в этой краткой последовательности. И когда он согнулся, схватил его руку за запястье, заломил назад, между лопаток, и протащил его два шага вперед, головой в лодку. Он врезался в борт с напоминающим тамтам звуком, обмяк, сделал инстинктивное движение, выпрямился, снова обмяк и остался лежать у трейлера, бессильно прижавшись щекой к земле у самого колеса.

Пока я ощупывал особо чувствительные места, оценивая повреждения и чувствуя себя приятно расслабленным, проворным и в нужной форме, на крыльце послышался стук высоких каблуков. Повернувшись, я увидел девушку, бросившую белый джемпер и большую белую сумку на верхнюю ступеньку и пересекавшую вытоптанный дворик, покачивающуюся на высоких каблуках выпачканных белых туфелек. На ней были прозрачная бледно-желтая блузка, сквозь которую просвечивал лифчик, и обтягивающая зеленая юбка очень яркого и неприятного оттенка. Она выглядела как один из рекрутов той компании в аптеке. Лет пятнадцати, я думаю. Наверняка не старше шестнадцати. Еще округлая от детского жирка. Широкие мягкие бедра, начинающая тяжелеть грудь, маленький толстый выступ над тугой в талии юбкой. Круглое, тестообразное, по-детски симпатичное личико. Маленькие, пухлые, только что подкрашенные губки. Подойдя, она спокойно взглянула на Уаксвелла, не переставая водить по своим льняным волосам ярко-красной расческой, свободной рукой придерживая пряди. Остановившись рядом со мной, посмотрела на него. Ее детская кожа была так чудесна, что даже с близкого расстояния при утреннем освещении я не замечал ни пор, ни морщинок. Когда она проводила расческой по прямым, блестящим, светлым волосам, до меня доносился слабый треск.