Рассказы - [6]

— А если машина поедет? — спросил крысу Гоша.

Но машин не было. Дорога тянулась мимо брошенного барака, фундамента недавно заложенного дома, куч песка и щебня, сараев и кустов. Не обращая внимания на тарахтение грузовика, на редкие голоса у сараев, на вновь заухавший копёр, загоняющий сваи в землю, крыса трусила себе невозмутимо и самоуверенно. Это спокойствие крысы всё больше и больше удивляло Гошу.

«Только что ее сжечь хотели, а она бежит, будто и не было ничего...» — подумал он.

Перестав разговаривать, Гоша шел рядом с крысой. Он зауважал ее. Дорога вильнула вправо. Крыса же потрусила налево — через канаву, под пыльными лопухами, перелезла через обломок поваленного телеграфного столба и вбежала в кусты. Гоша поспешил за ней. За кустами начинался перелесок, тянущийся до самой Яузы. В этом хилом перелеске Гоша дважды собирал со своим классом металлолом.

Темно-серая спинка крысы замелькала в пожухлой траве. Гоша шел следом.

«Интересно!» — подумал он и рассмеялся.

Обогнув ивовые кусты, крыса пробежала по ржавой, увязшей в луже трубе и скрылась в зарослях боярышника.

— Куда ты! — пройдя по трубе, Гоша остановился перед густым боярышником. — Так нечестно! А ну — стой!

Он стал обходить заросли справа. Боярышник стоял колючей стеной, конца ему не было. Наконец Гоша обошел заросли, двинулся влево, пробрался сквозь молоденький березняк, зацепился штаниной за проволоку, но не порвал, раздвинул кустарник — и оказался на поляне.

Здесь тихо сидели трое — инвалид без ног, старик с густой седой бородой и мальчик, ровесник Гоши. Все они, судя по обтерханной одежде, были нищими и, рассевшись на поляне, копошились в двух холщовых мешках.

Гоша пошел к ним.

Нищие заметили Гошу.

— Здоров, хлопец! — произнес безногий и бодро подмигнул.

Его небритое, почерневшее от въевшейся грязи лицо было круглым и веселым.

— Здравствуйте, — разочарованно произнес Гоша, ища глазами крысу.

Крысы нигде не было. А эти трое нищих сразу нагнали на Гошу прежнюю утреннюю тоску.

— Чай, потерял чего? — спросил старик.

Он был худым, белокожим, белобородым, с большими голубыми глазами.

Гоша хотел было спросить про необычную крысу, но осекся: на смех поднимут. Русоволосый, остроносый, широкоскулый мальчик с обметанными болячками губами, безразлично глянув на Гошу, продолжал копаться в мешке.

Гоша шлепнул себя портфелем по ноге, вздохнул:

— Я это... не видали собаку черную?

— Собаку? — шевельнул белыми бровями старик. — Нет, собаки не видали.

— Сбегла? — улыбнулся инвалид крепкими белыми зубами.

— Да нет. Утащила у меня... коржик, — соврал от огорчения Гоша.

— Коржик? — переспросил старик, поскребя висок под засаленной кожаной ушанкой. — Вона оно что...

Нищие в убогой одежде, с их мешками, навели на Гошу не только тоску, но и злобу. Ему захотелось кинуть в них чем-нибудь тяжелым и убежать.

«Дураки! — злобно подумал он. — Расселись тут, испугали крысу».

— Не беда, мамка новый корж спекет! — инвалид весело почесал чернявую, коротко стриженную голову. — Садись с нами трапезничать.

— Я пойду... поищу ее... — зло бормотал Гоша. — Найду и кирпичом прибью.

— Вот это не надобно, — улыбнулся старик.

— Это почему же — не надобно? — насупленно смотрел Гоша.

— А потому как коржик ты же всё одно не воротишь, а собачку погубишь. И будет у тебя — ни коржика, ни собачки. Вот такая арихметика, — улыбался старик.

Такая арифметика удивила Гошу. Старик как-то неожиданно и глупо был прав. И от этой стариковской правоты стало просто скучно, а злоба ушла. И Гоша пожалел, что соврал про собаку.

— Садись, парняга, — подмигивал инвалид. — Все жрать хотят, и собаки и люди.

Гоша помедлил, потом кинул портфель на траву и сел на него.

— Со школы? — скалил зубы инвалид.

Гоша кивнул.

— Как учеба? Двойки, тройки и колы — все приятели мои? Век учись — дураком помрешь, а? Так-то!

Гоша молчал, оглядываясь. Крыса пропала бесследно.

— Нет, Митяй, учиться надобно, — старик рассудительно качнул белой бородой. — Без ученья таперича — туго. Шибко не заработаешь. Аль в черные работы, заступом рыть. Правда, хлопец?

Гоша нехотя кивнул и встретился глазами с серыми, быстрыми глазами мальчика. Тот расстелил на траве коричневатую оберточную бумагу и вытряхнул на нее из мешка кучу собранного за день: куски хлеба, объедки, кости с остатками мяса и без, вареную картошку, вялые помидоры, макароны, сухари, комья перловой каши и обломки дешевого печенья. В этой пестрой груде белели три куска рафинада и шматок сала.

Старик огладил белую бороду, положил свои худые, подрагивающие руки на объедки и внятно произнес:

— То, что дадено да найдено, то прибрано да съедено.

Убрал руки и добавил:

— Насытимся.

И нищие, придвинувшись ближе, стали есть.

Инвалид ел быстро, ухватисто, с аппетитом, отправляя в рот всё подряд своими смуглыми, проворными руками; сухари и куриные кости трещали под крепкими зубами, говяжьи мослы он громко обсасывал, обгрызал и швырял за спину, перловку шумно схватывал ртом с ладони.

Мальчик выбирал то, что приглянется: шматок сала, хлеб, печенье, картошку; вылавливал толстые белые макароны, выковыривал перловку, обсасывал селедочные головы.

Старик неспешно взял большой, слегка подгнивший помидор и надолго присосался к нему беззубым ртом, подрагивая бородой. Затем, отбросив кожуру, зачерпнул пригоршней из кучи что помягче и стал жевать, полуприкрыв веки.