Рассказы - [11]

Как нам ему помочь? Кинуть спасательный круг? Долго ли продержится человек в подобном океане?

Он — житель Тетиса, супергерой и суперзлодей по совместительству. Сильно ли он потеет по ночам? Утром его простыни пахнут плесенью. Если вы увидите, как он бредет в туалет или, в чем мать родила, приплясывает на месте и отмахивается от дурных мороков, словно самая безобразная на свете мажоретка, поверите ли вы, что его преследует слово «фальшь»? Если вы увидите его голый зад на крыше его собственного дома в момент, когда он прикидывает расстояние от наклонного слухового окна до анкерных изоляторов и телефонного кабеля, то поверите ли вы, что, совершив прыжок, он начнет, цепляясь то одной, то другой рукой, перебираться от постройки к постройке? Поверите ли вы, что этой выходкой он сам себе докажет, как доказывал бы зеленый юнец, что искренне хочет начать новую жизнь? Поверите ли, что после этого его ненависть к себе хоть капельку убавится?

Поверите ли вы, что, когда он задумался о горестях своих любимых, его тщеславие перешло все допустимые пределы? Поверите ли, что он возомнил, будто его проблемы уладятся как-нибудь сами? Поверите ли, что он воображал себя добычей, будучи хищником (правда, несмелым)? Поверите ли, что он уцелел в этой передряге и вообще хоть сколько-нибудь продержался? Поверите ли, что для таких, как он, лучший удел — полное и бесповоротное вымирание? Поверите ли вы, что даже теперь он сказал вам всю правду?

«Город мальчиков»

Вот вам моя жизнь в нескольких словах: все, за что я ни брался, не получалось, все, что я понял, я понял поздно, а если хотел, как лучше, то делал только хуже. С самого детства, сколько себя помню. Успех уже маячит впереди? Что-нибудь обязательно преграждает дорогу. Все само идет в руки, вот-вот, еще немножко? Опять облом, опять несолоно хлебавши.

Когда я говорил об этом матери, она непременно отвечала:

— Вот тебе твоя жизнь в нескольких словах: ты всегда ни при чем. Все люди грешные, ты один чистенький. Что бы ни стряслось, у тебя всегда другие виноваты.

— Вот именно, — киваю, — другие виноваты всегда.

А ей этого мало:

— Ах, бедняжка. Весь мир подставляет тебе подножки.

— Тоже мне, психоаналитик… — огрызался я. — Вот что, доктор Егермайстер[7], знай свое — наливай да пей!

После этой фразы она преспокойно отворачивалась от меня и снова утыкалась в телевизор.

— А чего там с ужином? — спрашивал я иногда. — Или у тебя дел невпроворот?

— Сходи в «Пиццу-ад».

— В «Пиццу-хат», дурында безмозглая! — поправлял я. Но она и в следующий раз переиначивала слова — нарочно, чтоб меня позлить.

В тридцать девять лет жить у матери… М-да. Не самый удачный год в моей биографии.

— А в твоей биографии вообще были удачные годы? — спросил мой приятель Оуэн. — Девяносто второй, что ли?

У Оуэна жизнь тоже сложилась не очень удачно. Но это ему не мешало один-два раза в неделю заваливаться к нам и пожирать все, что попадалось под руку.

Я высказался о том, что показывали по ящику. Неважно, что именно я сказал. Главное, Оуэн взвился:

— Ну а что тебе нравится? Тебе вообще нравится что-ни-будь?

— Ему нравится плакаться, — ответила за меня мать. — Ему нравится нервы всем трепать.

Нравится плакаться? Мне? Я чуть не поперхнулся.

Что мне нравится? Мой пес. Нравится охотиться в лесу. Нравится стрелять по мишеням. И сын мой мне понравился, когда я начал с ним общаться. Мне нравятся женщины, которых интересуют не только деньги, не только мои дальнейшие планы.

— Ходил бы ты иногда по бабам, все было бы по-другому, — сказал Оуэн, когда началась реклама. Мать фыркнула.

— Кто б говорил! Сам рук из штанов не вынимаешь, — сказал я.

— А теперь он начнет нам рассказывать про Стейси, — объявила мамаша. Но я смолчал.

Мой сын в тысяче миль от меня — живет со Стейси. Мне полагается слать ему деньги, но приезжать разрешено только раз в полгода или раз в год, не чаще. Попробуйте-ка сами втиснуть целый год отцовства в одну неделю. Может, у вас получилось бы. У меня не получилось.

Стейси говорила: мальчик спрашивает «Где мой папа?», и, если я хочу его видеть, надо присылать деньги. До того дошло, что я вообще перестал отвечать на ее звонки — пускай мамаша подходит к телефону. Мать брала трубку, и они долго сплетничали про меня. «Что, серьезно? Ну, это еще цветочки», — повторяла мать.

В учебке один парень говорил, что умные выбирают страшненьких — уродка будет по гроб жизни благодарна, вряд ли сбежит к другому. Я с ним мысленно согласился. На базе Форт-Силл я познакомился со Стейси; мне больше понравились ее родственники, чем она сама. Я был причислен к категории «71 Gulf» — административный персонал, обслуга госпиталей, все такое. И Стейси относилась к той же категории. Я приносил ей стопки удостоверений об увольнении в запас; когда я ее поддразнивал, она опускала глаза, но я-то видел: улыбается.

Мы встречались год и пять месяцев, потом поженились, у нас родился ребенок. Она каждый день вопила, что больше в этом доме жить не станет, но ушла только после того, как я спустил ее с лестницы. Разоралась: «Ты меня чуть не убил», а я ей: «Послушай, ты же меня первая толкнула, и вообще тут все-таки перила, и ступеньки ковром покрыты». А она: «Нельзя толкаться, когда стоишь на верхней площадке». А я ей: «Чего ж тогда ты меня толкнула?» Пришел полицейский.