Рассказы - [12]

Оказалось, ее одноклассник, еще в школе по ней сох. Начал ей на мозги капать: «Нельзя тебе оставаться с этим человеком. Хочешь написать заявление?»

Он стоит рядом с ней, а она сидит за кухонным столом и ревет, а я закрылся у себя в мастерской и думаю: «Может, ты ей еще и спинку почешешь, козел?». А она вся такая благородная: «Да нет, просто выстави его отсюда. Я боюсь за свою безопасность».

Здесь даже ни с кем не познакомишься — дыра! Я пошел было в службу знакомств, она в церкви находится, в полуподвале. Заполняешь анкету, и тебе типа подбирают пару. Всем заправляют две тетки. Они спросили, умею ли я писать и читать. Увидели, какое у меня лицо сделалось, и затараторили: «Что вы, что вы, это просто пункт такой в анкете».

И все-таки я постоянно напоминал себе: не так уж плохо мне живется. У нашей соседки сын, девятнадцать лет, болеет… кажется, мышечная дистрофия. Ей сказали: с этим доживают до двадцати одного года, и все. Иногда соседка приходила к матери попить кофе. И просила нас: молитесь, чтобы сердце у него отказало раньше, чем легкие, — все же не такая мучительная смерть.

Где только я не трудился. Брался за хрень, которой больше никто не прельстится. Работал в больничной прачечной. Мыл сковородки и кастрюли. Сортировал металл на свалке. Возил отдыхающих из аэропорта в гостиницу и обратно. В гостинице мне полагалось носить маленький такой бэджик с надписью «Мартин из ‘Комфорт Инн’». Когда я говорил матери что-нибудь вроде: «Теперь мне ясно, отчего отец нас бросил», — она заводила пластинку: «А где твой бэджик? Смотри свой бэджик не потеряй».

И вот я подумал: надо жить по принципу самообеспечения. Рассудите сами: раз я на чужой шее не сижу и денег ни на что не трачу, зачем мне их зарабатывать? Разведу себе огород, все дела. А зимой — кролики и олени в лесу не переводятся. Стану заниматься спортом. Читать книжки. Развивать свой интеллект, в отличие от всех этих долбаных кретинов вокруг.

— А кто сказал, что ты на чужой шее не сидишь и денег ни на что не тратишь? — сказала мать, выслушав меня. — Принесу все, положу в холодильник, а через день — хоть шаром покати. Кто его обчищает?

А я ей:

— Кто-кто, твой друг Оуэн. С которым ты телик смотришь.

— Мой? Он не ко мне приходит.

— А я его никогда к себе не приглашал.

— И чего ж он тогда ходит?

— Потому что он лодырь окаянный, вроде меня. Потому что ему больше не к чему себя приспособить.

— Ну хорошо, хорошо, — сказала она. — Не шуми.

— Не шуми, — сказал я.

— Не шуми, — сказала она. — И эту штуку положи на место.

После «Комфорт Инн» я нигде больше не работал. Я взял отгул на два дня — ездил хоронить бабушку. И мне этот отгул припоминали на каждом шагу. Я вернулся, наступила новая неделя, делаю все, как положено, а они нудят: как же так, никого не предупредил, что не выйдешь, как же так, не предупредил, что придется тебя замещать, подставил нас и свалил. Я работаю, а начальник, вместо того чтобы заняться делом, стоит у меня над душой и отчитывает. В конце концов я ему высказал: вешайте на меня всех собак, всегда пожалуйста, но что же вы свою работу забросили?

Как-то одиноко становится, вот в чем загвоздка. Не должен человек идти по жизни в полном одиночестве, неправильно это. Ненормально. Чем дольше кукуешь один, тем больше дичаешь, а чем больше дичаешь, тем дольше кукуешь один. Замкнутый круг. И просто так этот круг не разорвешь — надо действовать.

В нашем городе жила одна… Дженис звали. Я часто встречал ее в магазине. Начал заводить с ней разговоры, потому что она была вроде как я — тоже старалась поменьше сидеть дома. Я часто выходил то в библиотеку, то в магазин, и Дженис мне где-нибудь да попадалась. Мне показалось, она хороший человек, и, когда я с ней разговаривал, ловил себя на мысли: а почему бы и нет… А почему бы и не пригласить кого-нибудь в ресторан? Поужинать по-людски. Пригласить девушку домой и, может быть, кино посмотреть или еще чем заняться, если моя мать, чтоб ей ни дна ни покрышки, хоть разок отлучится куда-нибудь.

Естественно — везет мне на таких! — Дженис раньше была замужем за полицейским. Но, насколько я понял, теперь она с ним виделась нечасто.

От полицейских мне лучше держаться подальше. Только не хватало, чтобы кто-нибудь пробил мою фамилию по базе данных.

Мать и Оуэн ничего не знали о Дженис. Не знали, что у меня есть доскональный план. Думают, остолоп совсем опустил руки? Нет уж!

Как-то раз в библиотеке я увидел, что она берет три диска с фильмами про Майло и Отиса[8]. Я ей говорю: «Вы, наверно, любите собак?», а она: «Да». Я спрашиваю: «А своя собака у вас есть?» — а она опять: «Да». Я сказал, что у меня тоже есть собака, она спросила, какой породы, я ответил. Прежде чем направиться к выходу, она сказала: «Может быть, увидимся, когда будем собак выгуливать», и я сказал: «Да, может быть».

Два раза я ходил в ее район со своим псом. И оба раза так и не решился подойти к ее калитке и нажать кнопку звонка. Во второй раз стал сам себя понукать вслух, но все равно не решился. А пока я переминался с ноги на ногу, мой пес навалил кучу прямо у калитки.

По лесам я брожу невесть сколько лет, знаю нашу местность, как никто. На краю национального парка, у конца дороги, проложенной лесозаготовителями, — туристы обычно оставляют там свои машины, — я припрятал мешок, армейский вещмешок, а в нем — спальник, два ножа и одна из моих винтовок. Один из ножей — не простой, этакий гибрид топора с мачете. Спрей от мошкары я тоже положил. Получился НЗ для выживания в лесу, в случае чего пригодится. Вещмешок со всем снаряжением я засунул в огромный пластиковый мешок для мусора, чтобы не промок. И все это добро кто-то нашел. И прибрал к рукам.