Рассказы - [8]

— Простите, — сказал я, — нервы. Сами понимаете, речь идет о жизни заложника. Просто я хотел спросить, что делает католическая исповедальня у вас в храме. Просто чтобы в курсе быть.

— Ничего не делает, — ответил батюшка, — в костеле ремонт, на время поставили… Кошмар какой-то, у меня сейчас похороны.

Показалось, что он вспомнил о предстоящих похоронах, но, может, уже и увидел: во двор въехало несколько ритуальных автобусов. Они загородили вход в храм, и буквально за минуту двор наполнили люди в черных и серых костюмах: не красивых траурных, как в кино про мафию, а разношерстных, наскоро подобранных. Никто же не держит у себя дома специально красивый костюм для похорон, зачем он? Платки и лысины запестрели во дворе. Вытащили гроб и крышку, понесли на руках. Я разглядел, что хоронили молодую девушку лет двадцати пяти.

БОПТ позвонил и сказал, что все видит, что отпевание должно пройти без эксцессов, а после он выдвинет свои требования и все расскажет. Батюшка попрощался с нами и пошел в церковь.

— Вот, — радостно сообщил Нагорный, — подключился.

На большом экране в нашем специально оборудованном автобусе стало видно изображение с одиннадцати камер из двенадцати. Они показывали разные участки двора и внутри церкви, не было видно только последней, двенадцатой — самого кабинета. Датчики показывали, что доступ к ней заблокирован. Вдруг пошли помехи, и изображение стало нестабильным. Мы с Нагорным вышли во двор, смешались с толпой. Медленно затопали ко входу, чтобы хоть как-то понимать, что происходит.

Меня трясло. Я понимал, что у любого отпевания есть конец и, когда закончится это, БОПТ начнет говорить. Сразу откроется, кто заложник. Я решился:

— Послушай, Нагорный, что ты думаешь о законах? О законах Великой России?

— Это мы сейчас Устно Разговариваем? — уточнил он. Было видно, что подкован майор хорошо.

— Конечно, — ответил я.

— Тогда ничего отдельного не думаю, их просто нужно исполнять. А что?

— А если не Устно?

— Как это — не Устно? У нас же сейчас, по-любому Устная Речь.

— Ну, просто так, между нами.

Нагорному не было никакого резона доверять мне, незнакомому человеку из ФСОЗОПа.

— То же самое, — сказал он, — на безусловном исполнении всех без исключения законов, на равенстве перед ними всех Нормальных Людей и Государственных Работников зиждется благополучие и процветание Великой России.

Мы стояли в толпе у самого входа и через головы видели происходящее. Степан Алексеевич совершал отпевание, ближайшие родственники целовали девушку в лоб. Печальный молодой человек, видимо, друг или жених, стоял рядом. Не подходил, не целовал. Боялся или брезговал. Шутка ли: поцеловать мертвую, даже в лоб.

— Спаси меня, — сказал я, наклонился к удивленному Нагорному и рассказал все как было. Без его помощи я бы все равно ничего не смог сделать. Нагорный слушал с замершим лицом, потом на глазах показались слезы: Сергеев, убитый офицер из тюрьмы, оказался его старым товарищем.

— Он сам решил идти, — повторил я несколько раз, но, конечно, это мало могло утешить Нагорного. Услышанная информация пробудила в нем Человеческий Фактор.

— Что ты предлагаешь? — наконец спросил он.

Я рассказал свой план. Мы должны инкогнито освободить заложника, отвезти в Пункт Приведения в Исполнение до вечера и расстрелять сегодняшним числом.

— Мы же нарушим закон, — сказал Нагорный.

— А квартиру в новом доме возле «Молодости» я тебе гарантирую, — почему-то сказал я.

Нагорный помолчал.

— Вы что, и квартиры распределяете? — спросил он через несколько секунд. Я не ответил, а он спросил еще: — А кого мы предъявим начальству?

Недостаток логического мышления всегда был моей проблемой. Я понял, что погиб. Истерически думая о том, как освободить Васю и доставить в Пункт, я совершенно не подумал о том, что освобожденного заложника нужно предъявить начальству. Эти две задачи противоречили друг другу. Получается, что я проваливаю либо свое первое задание по Приведению в Исполнение, либо второе — по освобождению заложника, которое зачем-то сам взвалил на себя. Мне захотелось попросить у Нагорного пистолет и умереть на месте.

Церковные пения (или песнопения) закончились. Я, честно говоря, не очень понимаю разницу между ними. Нам рассказывали что-то на обязательных занятиях в ЮДЦ, но это было очень давно. В наступившей тишине стало слышно, как один из рабочих спросил молодого человека, стоящего у гроба:

— Сейчас заколачивать или на кладбище?

— Сейчас, — ответил молодой человек, быстро подошел к девушке и поцеловал в губы. Рабочий заколотил крышку, стараясь стучать аккуратно, потому что звук от молотка раздавался гулко, улетал под купол и мог нарушить БУРС.

— Давай рассудим логически, — сказал Нагорный Устной Речью, — ведь он приговорен к смерти?

— Да, — ответил я тоже Устной.

Мы оба понимали про Устную и старались говорить взвешенно.

— Значит, если мы сейчас осуществим штурм и их обоих положим, ничего не изменится для Великой России? По закону — один БОПТ, другой — приговоренный? Наши действия не коснутся Нормальных Людей.

— Да, но это только мы знаем, что он приговоренный. А для всех получится, что вы зачем-то убили заложника. Это конец твоей карьеры. Ты же, наоборот, должен его освободить.