Рассказы - [14]

Музыканты стояли молча, понимая, что тут уже не до песен. Козин ушел со сцены, понимая, что тут уже не до фестиваля. Русин уткнулся губами в микрофон.

— Вы собрались здесь, чтобы слушать музыку… Вы любите искусство… Но ведь искусство не имеет никакого отношения к жизни… Сказать по правде, и жизнь не имеет никакого отношения к жизни.

Те, кто еще сидел, встали. Подошли совсем близко к сцене.

— К жизни имеет отношение только то, что у вас за спиной, на том берегу!

Все обернулись и посмотрели на золотые купола церкви или собора.

— Вот оно… стоит веками… А люди живут, умирают… И каждое время спрашивает у своих живых: «А что ты сделал, чтобы защитить вековые устои веры и духовности?» Что мы ответим на этот вопрос куполов, оставляя их нашим детям и внукам, оставляя мир живых новым живым?

Нужно сказать, что не все были очарованы речью Русина. Музыканты других групп, которым так и не удалось сыграть сегодня, в отчаянии стояли за сценой. Гитарист Заночкин из «Музыки на ощупь» не выдержал:

— Блин, я знал, что Русин опять всех уберет!

— Потому что нужно меньше амбиций и больше профессионализма, — ответил Серега Матвеев из «Секса в носках».

— Это у кого это амбиции? — чуть не полез в драку Заночкин.

— А у кого профессионализм? — холодно сказал Серега.

Русин тем временем стал еще светлее.

— Вы бы видели, что там творится, в чьих руках находятся наши святыни! Посреди православного храма стоит католическая будка. А в ней в своих грязных сапогах сидят то ли бандиты, то ли полиция и сводят счеты друг с другом. Священника не пускают в храм, а за молящимися втайне наблюдают видеокамеры. И все это в то время, когда мы здесь поем об истинной вере и любви! Нам кажется, что это поступок. Но это — книжничество, фарисейство и… — он замер, вспоминая нужное слово, — и витийство… Мы должны остановить зло и вернуть себе храм.

Они пошли сразу, тихо, с каждым шагом набирая силу, не очень понимая, что им нужно будет делать, когда окажутся на том берегу, у церкви. Но слова Русина и свет куполов вели вперед. Слившись в толпу, люди больше, чем когда-либо, были сами собой, лицо каждого четко отделялось от пустоты и небытия — куда больше, чем если бы он стоял где-нибудь один на площади.

Пошли по мосту, и мост задрожал под тяжелыми рокерскими ботинками. Поплыли на лодках. Вступили на противоположный берег.

— Это Русин, — сказал нищий.

Закончив грузить исповедальню на принадлежащий костелу грузовичок, ксендз подошел к стоящим над рекой. Он еще не видел лиц идущих, только слышал поступь, чувствовал дуновение пыльного ветра. Замер, поднес пальцы к губам, почти запер рот на замок.

— Матка Бозка, — сказал он, — Русин.

Мы скрылись за церковной оградой. Я стал искать глаза Нагорного, но он опустил их, словно виня меня во всем, что произошло сегодня, будто я специально это придумал. Я посмотрел на батюшку, но тот вместе с Гаврилиным и Михайловым сложили руки на груди и не были склонны к сентиментальности. В отчаянии я посмотрел на небо. Вдали громыхнуло. Я обернулся и увидел во дворе несколько тысяч человек. Те, кто не вместился, сидели на ограде и яблонях.

— Вы позволите войти в храм? — спросил Русин тихо, я даже не сразу понял, где он.

— К сожалению, это невозможно, — сказал я.

Русин повернулся к толпе и сожалеюще развел руками. Повернулся, вцепился в меня взглядом.

— А что здесь делает эта католическая будка?

— Ремонт в костеле, — тихо ответил я, но Русин не обратил на мои слова никакого внимания. Посмотрел на Нагорного:

— Вы, кажется, заходили в храм в головном уборе?

Нагорный снял шлем. Заморосило. Русин сказал громко:

— В старину под сенью куполов люди спасались от набегов степных варваров. Вот стоят православные люди, ваши соотечественники… Вы позволите им укрыться от дождя?

Перекрестился и пошел вперед. Я кинулся наперерез.

— Дело в том, что входить туда небезопасно.

— В чем же опасность? Ведь террорист уже захвачен.

— Да, но понимаете, у него могут быть сообщники!

Он остановился.

— Что значит: «могут быть»? Вы что, стоите и гадаете?

— Нет, конечно, не гадаем, — уверенно ответил я, — данный террорист, к сожалению, оказался далеко не один.

— Насколько далеко?

— Понимаю вопрос, — сказал я опять уверенно, но замолчал, потому что мне больше нечего было говорить.

Русин спросил:

— Если он там, почему вы его не арестуете или не застрелите, чтобы люди могли попасть в храм? Ведь заложника уже нет?

— К сожалению, выяснилось, что есть.

— И кто же он?

Он посмотрел на меня, как будто догадывался или даже знал мою тайну. Как назло, опять рядом оказалась Алина с камерой. И тут на помощь пришел Нагорный:

— Мы ведем переговоры с данным террористом, пытаемся выяснить данный вопрос. Но сможем это сделать, когда вы отойдете немного назад… Сможете?

— Сможем, — ответил Русин и остался стоять на месте.

Помолчали.

— Когда? — спросил Нагорный.

Русин сузил взгляд:

— Когда вы вместо «данный» начнете говорить «этот».

Отряд Полиции, Сметающий Все На Своем Пути и несколько тысяч человек стояли напротив друг друга. Решение пойти на конфликт могло исходить только от меня, но я словно забыл, что я из ФСОЗОПа, и чувствовал себя как тогда, много лет назад на концерте, одним из сонма частиц, вращающихся вокруг сияния Русина. Да и бойцы отряда сейчас чувствовали себя больше частью народа, чем частью отряда, многие из них в свое время играли в группах.