Рассказы - [12]

Его посадили в телевизионую машину, с боков втиснулись репортерша и оператор. Он иронично смотрел на них, как полчаса назад — на нас, своих похитителей. Взгляд его был холоден. Русин все время смотрел внутрь себя, поэтому не имело значения: кто рядом, день или ночь на дворе, надет ли мешок на голову.

Я заглянул в окошко машины и спросил:

— Володя, в порядке?

Он вспомнил меня.

— В нем.

— БОПТы вообще обнаглели, — сказал я, — до Колыча добрались.

В принципе, я рисковал, но Русин, как я уже говорил, был дурак и мог не догадаться, что был захвачен террористами. Нужно было вложить ему в голову правильную версию произошедшего. Потом добавил, чтобы не акцентировать на этом внимания:

— Пишешь что-то новое сейчас?

Русин коротко взглянул на меня.

— Хокку.

Машина увезла его на фестиваль.

Подошел Аркадий Игоревич, пожал мне руку.

— Ну что же, — сказал он, — с прессой не очень хорошо получилось, но победителей не судят. Давай оформляй БОПТа и дуй на свой фестиваль. Молодец…

Я боялся, что он спросит про Приведение. Он спросил:

— А что с Приведением? С почином?

Я соврал, как вру обычно, чтобы формально это не было ложью:

— С Приведением все хорошо… Сегодняшним числом.

Он уехал. Мы остались одни. Нагорный набрал БОПТа.

— Ну что, посмотрел киношку? А теперь спокойно выходите оба с поднятыми руками.

— Я не выйду, — ответил БОПТ.

Это было очень плохо.

— Мне терять нечего. Меня все равно расстреляют.

— Суд учтет… — начал я.

— Знаю я ваш суд, — сказал БОПТ, — сам десять лет отработал.

Ну тогда конечно, если отработал…

— У меня граната, — сказал он, — даже две. Как только начнете освобождать — всех взорву.

— Ясно, — сказал Нагорный, — сахар по вкусу.

Он отдал какие-то команды, и уже без лишней показухи бойцы собрались у входа. Двое держали гранатометы. Степан Алексеевич подошел к нам и прошептал:

— Вы не имеете права, если хоть одна пуля…

— Не одна, Степан Алексеевич, а много-много пуль, — ответил Нагорный, — он же террорист.

Батюшка подошел ко мне:

— Ну хотя бы вы…

— А что — я? Я штатский, я не командую.

— Вы не штатский, вы «в штатском»… Вы командуете… Я не позволю убить человека в храме. Тем более у себя в кабинете.

Я постарался объяснить:

— Он — смертник, понимаете? ИНООНЧ! Ни ангел, ни жертва!

— Это неважно, — сказал Степан Алексеевич, — разве можно убивать человека в храме? Это незаконно. Даже для вас, «в штатском».

— Вот я и хочу остаться «в штатском», а не штатским без зарплаты.

— Вы не понимаете… Чему учит нас Христос?

— Да поймите, что он должен был умереть сегодня в восемь, он живет по недоразумению. Его уже как бы нет по бумагам. Это не я, это государство решило.

— Слава Богу, я отделен от государства.

— А я, слава Богу, прикреплен!

— Но существуют шансы, что он останется жив?

— Существуют, — ответил я.

Дурацкий разговор получался. И главное, опять непонятно было, насколько мои действия законны.

— Какие шансы? — спросил батюшка.

— Всякие. В том числе — никаких.

Нагорный подошел, весь на нервах.

— Вы решили что-то? Я не могу по сто раз давать команды туда-обратно.

— Давайте поговорим спокойно, — сказал батюшка, — одну минуту.

— Я спокоен, — сказали мы с Нагорным одновременно.

— Как же так, — сказал Степан Алексеевич, — убивать человека в церкви?! Это незаконно!

Черт. По ходу, правда незаконно.

Нагорный тоже не был стопроцентно уверен, тем более что он был из ОПСВНСП, а не из ОПИПУЛ. Мы не знали, что делать.

— Смотрите, — вступил я, — давайте логически и по закону: один из них террорист, значит, его можно убить во время захвата, а второй — приговоренный к смертный казни, которого все равно надо убить. Значит, убить можно обоих.

— Но не в церкви же, — сказал батюшка, — для этого существуют специально оборудованные Пункты.

— И что вы предлагаете?

— Приговоренный он был до того, как его захватил террорист, — рассудительно произнес Степан Алексеевич, — а сейчас он по закону заложник, и его нужно освобождать. А вот когда освободите, он снова станет по закону приговоренный, тогда можно убивать, но, опять же, строго по закону и в специально отведенном месте.

Нищие на паперти притихли. Бойцы ждали, Нагорный пока не смотрел на них.

— У нас, по ходу, нормальное православное государство, а не компьютерная стрелялка, где каждый может спасать Вселенную как ему хочется, — завершил батюшка.

— Я не против, — сказал я, — я же не говорю, что прямо обязательно надо убить здесь. Давайте так и сделаем, строго по закону: освободим, а потом отвезем в Пункт. Главное — сегодня до двадцати одного.

Нагорный молча развернулся, ушел к своим бойцам, перекинулся парой слов с Гаврилиным и Михайловым. Вернулись втроем.

— Вы извините, но освобождать его мы не будем, — сказал Нагорный, — риск очень большой для личного состава. У него там может граната быть или, например, две гранаты. Могут погибнуть бойцы.

— Пардон, что вмешиваемся, — тихо сказал Гаврилин, — но правда: если бы он настоящий заложник был… Нормальный Человек… Ребенок… да тот же Русин — тогда понятно.

— А так, — продолжил мысль Михайлов, — получается, люди должны идти на смерть ради человека, которого надо освободить и через час расстрелять. Где тут гуманизм?