Рассказы с того света - [6]

— Ясно, что ко мне ее нельзя, — говорит он.

Останавливаемся на частном пансионате с медицинским уходом.

— Это что, салон красоты? — спрашивает мать.

Мы прибыли на место, брат за рулем. Здание окрашено в ярко-розовый цвет.

— Расцветочка что надо, — говорит мать. — Аккурат под мой халат и тапки.

— Тебе здесь нравится, мама? — спрашиваю я.

Она осматривается.

— Хочу сделать заявление. Я еду домой.

— Но ведь там казаки, — говорю я.

— И мужики, — говорит брат.

— Не смешите меня, — говорит она.

К ее приезду подготовлена милая комнатка, на туалетном столике — цветы.

— Во что мне это встанет? — вопрошает мать. — Комната, уход да еще, небось, за букет сдерут вдвое.

— Государство, — заливает ей братец. — За тебя платит государство.

— Три тысячи в месяц, — докладывает он мне. — Все ее трудовые сбережения.

— Еще одно заявление, — говорит мать. — Решено: я хочу на свободу[5]. Свободу мне, свободу!

— Это уже было сказано до тебя, мама, — напоминаю ей.

— Что ж, — говорит, — не стану повторюшничать.

— Будьте как дома, — приглашает сиделка, на вид очень славная.

— Не могу, — отвечает мать, — потому как не мой это дом. Мой дом терпеливо дожидается моего возвращения.

— Мама! — говорит брат.

Она грозит ему пальцем. Он грозит ей в ответ.

— Я грожу сыну, сын грозит мне, и мы так и будем стоять здесь, скрестив наши пальцы, словно мечи, — говорит мать.

— Умеешь ты со словами управляться, — не выдерживаю я.

— Навострилась, — она в ответ.

Навещаю ее в пансионате на следующий день.

— Звонила Роза, — рассказывает она. — Помнишь Розу, мою соседку?

Бодрая старушенция, в свои восемьдесят еще водит машину.

— Как у нее дела?

— Если не считать катаракты, тугоухости и скрюченных артритом рук, у Розы все прекрасно.

Я мнусь в нерешительности.

— Мама, — начинаю я.

— Говори же, Лейла. Не тяни резину.

Я собираюсь ей сказать, что мы внесли взнос за часть дома в Италии. Объяснить, что мы приобрели билеты еще до того, как она разболелась.

— Я купила билеты на самолет в Италию.

Молчание.

— Ворюги, — говорит мать. — Никто их, монополистов, не контролирует, вот они и обнаглели. Билеты, небось, назад не берут.

Снова в здравом уме.

— Попала в самую точку, — говорю я.

— Клише, — бросает она.

— Ну, извини.

— Лично я, — говорит мать, — живу так: день прошел, и ладно. Сколько листков осталось в нашем календаре, откуда нам знать?

Братец до этого сказал в принципе то же самое, но не так красиво.

— Так что поезжайте с Сэмюэлом и вашими друзьями, — говорит мать. — Лейла днем и Лейла ночью, Лейла, мой цветочек.

— Дивно, — замечаю я.

— Еще бы, — говорит она. — Я ж написала воспоминания.

Мы беремся за руки; помедлив, она отстраняется.

— Одна просьба, — говорит она. — Когда меня не станет, переплети воспоминания и отправь их в банк, в библиотеку.

Так в истории матери переплетутся наши истории — то, что происходит в доме брата, в моем доме, в домах наших детей.

«Блаженный приют»

Есть в округе Ориндж дорога, которая сплошь заботится об автомобилях, животных и людях: «Кузовная мастерская Голден-вэлли», «Ветеринарная клиника Голден-вэлли», следом — клиника для людей, спортивный центр «Лос-Кабальерос», где приводят в порядок тело, и медицинский пансионат «Блаженный приют», куда тело помещают, когда в порядок его уже привести нельзя. У «Блаженного приюта» персиковые стены, оранжевая черепица и зеленые ставни. Персонал сплошь мексиканцы, старший персонал — выходцы из Европы. Пациенты преимущественно местные, за исключением одного-двух богатых азиатов. Пациенты различаются, главным образом, способом передвижения: трость, ходунки, кресло-каталка.

За обедом высокий бледный мужчина в шапочке пытается донести до рта куриную тефтельку. Рука дрожит, тефтелька срывается с вилки. Превозмогая тремор, мужчина делает новую попытку, и тут его под локоть толкает каталка. Тефтелька изловлена, наколота, поднесена почти что к самому рту, но неожиданно подкатившие к столу соседки лишают вилку содержимого. Расстроенный, едок промахивается и в третий раз.

Никто не спешит ему на помощь. Кому из обслуги есть до него дело, когда властная женщина в инвалидном кресле звякает ложкой о стакан?

— Клюквенного соку! — надсаживается она.

На ней полосатый, как у фараона, халат.

— Работать не умеют, учи их и учи, — говорит она сотрапезникам. — За те полгода, что я здесь, персонал сменился полностью.

Впрочем, из пациентов тоже мало кто задерживается здесь на полгода.

Женщина за соседним столом открывает рот. У себя на востоке она вела хронику своей методистской церкви, теперь стенографирует местные события.

— Мы отмечаем полуторавековую годовщину, — говорит она.

Она восстанавливается после операции: ехала на машине, и в нее врезались сзади.

Я сижу рядом с матерью в качестве приглашенного к обеду гостя. Мама победоносно ухмыляется: ей выдали не только клюквенный сок, но и два стакана.

— Второй стакан — это мне! — вопит Фараонша.

— Моей дочери, — отвечает мать и, подтолкнув сок ко мне, шепчет: — Пей, живо.

— Можно приказать себе дистанцироваться от боли, — говорит дама-хроникер. — Возвыситься над ней. Ни за что на свете не стану пить обезболивающее. Лучше похожу взад-вперед по комнате.