Рассказы с того света - [36]

Одна женщина уже рассказывает свою историю, помогая себе жестами. Возле ее столика на песке сидит черная птица, слушает.

До чего неожиданно видеть на пляже старух! Мы привыкли, что пляж — пространство лоснящихся гладких тел, бикини, мускулистых атлетов. Множество старых женщин на фоне морского пейзажа — картина сюрреалистичная, необыкновенная.

В стороне от залива проходит тренировка по подводному плаванию. Инструктор с учениками, все в зеленых масках с трубками и резиновых черных костюмах для серфинга, кажутся чудищами, вылезшими со дна морского. Белые волосы женщин, расположившихся на пляжах А и В в Детской бухте, напоминают плавательные шапочки. В воздухе парит ослепительно белая чайка. Царит праздничная, прямо-таки свадебная атмосфера. Женщины оживленно переговариваются, кивают друг другу белыми головками-пионами, словно пышно распустившиеся цветы.

— Когда я сошла по лестнице, — позже рассказывала мне мама, — и увидела, как синий океан сливается с небом, я будто в рай попала.

Невдалеке вижу маму, но видеть ее такой непривычно. Не стоит у плиты. Не подает обед. Она улыбается и непринужденно общается с окружающими. До чего же редко выпадала ей такая возможность. Ее жесты по-актерски выразительны и отточены.

Она репетировала вчера со мной свой рассказ на балконе мотеля:

— Я собиралась стать актрисой. Играла на сцене — в России и Польше, в те два года, что мы ожидали виз. Уж в Америке-то я точно буду играть, думала я, но надо было вернуть нашей тете деньги, занятые ею на переезд, — ведь нас было шестеро, — и я пошла работать. Устроилась в прачечную. А затем вышла замуж. И вот сейчас, шестьдесят пять лет спустя, когда мне уже восемьдесят один год, я соперничаю с голливудскими старлетками.

Перед широкой водной гладью женщины говорят и слушают друг друга. Громкоговоритель усиливает их голоса. До меня доносится призыв одной из белых женщин: «Не валяйтесь в постели!»

Другая заявляет: «А теперь я хочу делать только то, что хочу, — и точка».

Афроамериканка за маминым столиком, с розой в волосах, утверждает: «Вся разница между „теперь“ и „тогда, в молодости“ — лишь в том, что я стала медленнее лазить по горам».

Они размышляют о старости.

— Молодежь, наверное, смотрит на меня и думает: недолго тебе осталось.

— Гаснут огни, — вторит другая.

Они говорят о смерти.

— Смерть надвигается все ближе… Нельзя попусту тратить ни минуты жизни…

Обсуждают дома престарелых: кто-то с ужасом, кто-то спокойно.

— А мне тут, в моем заведении, нравится, — говорит одна белая, — у меня есть книги, есть телевизор. Готова довольствоваться тем, что имею.

— Я вот что хочу спросить, — обращается к маме дама из Вены. — Как по-вашему, в восемьдесят четыре глупо мечтать о романе?

— При таком-то румянце? Вовсе нет, — ответствует мама.

Что ощущаешь, когда постепенно пустеет твое жизненное пространство? Что ощущаешь, когда с возрастом язык твой вечно натыкается не только на отсутствие зубов, но и на отсутствие близкого человека, пустоту вместо ушедших сестры или брата?

Сорок минут я стою и слушаю, как женщины доверительно и вдумчиво беседуют между собой. Когда действо завершается, одна из участниц возмущена: «Я еще не договорила!»

У этих женщин поразительная цепкость. Вставая, они крепко держатся за скатерть; опираются на стол и выпрямляют спину, чтобы тронуться в путь к подножию лестницы. Женщины поведали свои истории и теперь будут возвращаться, карабкаться обратно по крутым ступеням, опираясь на помощников из числа молодежи и своих более юных товарок.

На песке у опустевших столов резвятся младенцы.

Женщины возвращаются в «Касу». Вместе с сумочками их дожидается двухэтажный автобус веселенькой расцветки, он отвезет их в церковь Святого Иакова на банкет. Женщины рассаживаются, улыбаются с верхотуры. Мама машет из окна. С крыши спасательной станции Сюзанна дирижирует последним песнопением.

Смотрю на маму, она сидит в автобусе со своими новыми знакомыми: афроамериканкой с розой в волосах, румяной дамой из Вены, горделивой миссис Клэр Литтл. Они о чем-то шепчутся.

Сюзанна Стоун, звукооператор, потом сделает о «Шепоте» радиопередачу. Она напишет мне из своей студии в Сан-Франциско о том, как ей жилось среди всех этих голосов: «С прошлой субботы моя душа, которой вообще-то тридцать один, говорит на разные голоса: ей то восемьдесят один, то шестьдесят пять, то семьдесят два. Голоса эти и пытаются подольститься, и дают наставления, и дразнятся, и оплакивают молодость, красоту, близость, потери».

Свой сценарий я озаглавливаю «Шепот: за пределами живого».

— Что происходит в том неизведанном месте, где деревья уже не растут, а голоса затухают? — вопрошаю я. — Хотелось бы знать, что происходит там, где нет ничего живого.

Мы возвращаемся на машине в поселок для престарелых, где живут родители.

— Моя актрисочка! — приветствует папа маму.

Они обнимаются. Два дня разлуки за пятьдесят восемь лет.

— Ну как, что нового узнала? — интересуется папа.

— Узнала, что не глупее прочих, — ответствует мама.

И хохочет так, что от блузы отлетает пуговица.

Уезжая, смотрю в заднее стекло, а они мне машут. Папа вскоре зябнет и уходит в дом, а мама продолжает махать, покуда лимузин, везущий меня в аэропорт, не скрывается из виду. Мне кажется, что это не она меня, а я ее провожаю.