Рассказы - [4]

Бюст императора Франц Ксавер приказал установить перед входом в свою маленькую усадьбу.

Здесь оставался он до начала великой войны, которую называют мировой.

Перед добровольным поступлением на военную службу граф Морстин - старый, худой, лысый, со впалыми глазами, - такой, в кого он превратился с течением лет, приказал убрать бюст императора, завернуть в солому и спрятать в подвале.

Там покоился он до конца войны и империи, до возвращения графа Морстина и учреждения новой Польской Республики.

IV

Итак, граф Франц Ксавер Морстин вернулся домой.

Но можно ли назвать это домом? Конечно, это были все те же поля, леса, лачуги, те же крестьяне - те же, говорим мы, а ведь многие из них погибли.

Была зима, чувствовалось приближение Рождества. Как всегда в это время, как и до войны, Лопатинка замерзла, на голых каштанах неподвижно сидели вороны, а по полям, куда выходили западные окна дома, гулял постоянный, едва заметный ветер восточной зимы. В деревне после войны жили вдовы и старики: объектов для благотворительности вернувшемуся господину хватало. Но вместо того чтобы приветствовать родные Лопатины как вновь обретенное отечество, граф стал предаваться таинственным и непривычным для себя размышлениям о проблеме родины. Отныне, думал он, эта деревня принадлежит Польше, а не Австрии: по-прежнему ли она моя родина? Что такое родина вообще? Не есть ли форма жандармов и таможенников, которая встречалась нам в детстве, такая же принадлежность родины, как ели и пихты, болота и луга, облака и ручьи? Меняются жандармы и таможенники, а ели и пихты, ручьи и болота остаются прежними: та же ли это родина? А может - задавался вопросом граф, - края эти были моим домом только потому, что являлись собственностью господина, который владел и бесчисленным множеством других мест, любимых мною? Сомнений нет! Странная прихоть мировой истории разрушила также и мое личное счастье, которое для меня составляла родина. Теперь со всех сторон они говорят о новом отечестве. В их глазах я - так называемый безродный. И был им всегда. Ах! Когда-то существовало отечество, настоящее, то есть единственно возможное отечество для "безродных". Это была старая монархия. Теперь я человек без отечества, тот, кто потерял истинную родину вечных странников.

В призрачной надежде забыть о сложившемся положении граф решил как можно скорее уехать. Но к своему изумлению, узнал, что, дабы попасть в страны, выбранные им для путешествия, теперь требуются паспорт и какие-то визы. Граф уже достаточно пожил на свете, чтобы принимать за детские фантастические сны паспорт, визы и все те формальности, которые после войны стали железным законом общения человека с человеком. Судьба уготовила Морстину доживать остаток жизни в бесплодных мечтаниях; покоряясь ей, он все же надеялся найти в других странах частичку той старой действительности, в которой жил до войны, примирился с требованиями призрачного мира, достал паспорт, получил визы и отправился для начала в Швейцарию, единственную, по его мнению, страну, где еще можно было обрести прежний покой хотя бы потому, что она не участвовала в войне.

Город Цюрих граф знал с давних пор. Морстин не видел его, пожалуй, лет двенадцать. Граф думал, что Цюрих ничего особенного ему не преподнесет: ни хорошего, ни плохого. Этот взгляд соответствовал и не совсем несправедливому мнению взбалмошного и влюбленного в приключения мира о славных городах славной Швейцарии. Да и что там может произойти? По крайней мере, для человека, пришедшего с войны, из восточной части бывшей австрийской империи, спокойствие города, который видел только беженцев, уже само по себе притягивало. В первые дни Франц Ксавер Морстин отдавался той безмятежности, которой так долго был лишен. Он ел, пил и спал.

Но однажды, в одном ночном баре Цюриха случилась пренеприятная история, заставившая графа Морстина незамедлительно покинуть страну.

В то время в газетах всех стран писали о богатом банкире, который собирался получить как залог под ссуду от австрийской императорской фамилии не только большую часть габсбургских коронных драгоценностей, но и древнюю корону Габсбургов. Без сомнения, эти сведения исходили из-под пера и из уст легкомысленных ищеек, которых называют журналистами; возможно, в сообщении о том, что часть состояния императорской фамилии попадет в руки бессовестного банкира, и заключалась доля правды, но речь не шла о древней короне Габсбургов - в этом Франц Ксавер Морстин был уверен.

Как-то ночью он очутился в одном из немногих, доступных лишь знатокам баров благонравного города Цюриха, где, как известно, проституция запрещена, безнравственность осуждается, а грешить столь же скучно, сколь и разорительно. Нельзя сказать, что граф искал этого! Нет, безмятежная жизнь стала докучать Морстину и припасать бессонные ночи, тогда он и решил проводить их где придется.

Граф начал пить. Он сидел в одном из немногих тихих уголков этого кафе. Правда, новомодные американские красноватые лампочки, одетый в гигиенически-белое бармен, своим обликом напоминавший об операционной, крашеные белокурые волосы девочек, наводившие на мысли об аптеке, мешали ему: но к чему только не привык бедный старый австриец? И все-таки спокойствие, в которое граф с трудом впал, нарушилось, когда он услышал скрипучий голос: "А вот, дорогие дамы и господа, корона Габсбургов!"