Рассказы о землепроходцах - [36]
«Я же за моей дряхлостью... — писал Беринг, с трудом выводя буквы, — и, почитай, непрестанною болезнью таких тяжких трудов и беспокойств более снесть не могу. К тому же я тридцать семь лет в службе нахожуся и в состояние не пришел, чтобы на одном месте для себя и фамилии своей дом иметь мой и яко кочующий человек живу».
Иногда Беринг отрывался от письма, поднимал тяжелую голову. В мутном зеркале отражалось одутловатое, с двойным подбородком лицо, усталые, запавшие глаза.
Беринг не знал, что в то время, когда он писал из Охотска свое жалобное прошение, в Петербурге решалась судьба всей экспедиции. Был даже подготовлен указ Анны Иоанновны о прекращении всех работ и отзыве офицеров и матросов в Петербург.
Беринг не знал этого. Но это знаем мы, живущие сейчас. Перелистывая страницы указов и отчетов, снова и снова ловишь себя на мысли, что вся эта экспедиция была устроена «наоборот» и многое совершалось в ней не в соответствии с замыслами и желаниями тех или иных людей, а вопреки им. Вот и Скорняков-Писарев, мечтавший о том, чтобы сорвать экспедицию, вопреки своему желанию только активизировал ее деятельность.
Впрочем, могло ли и быть иначе? Страшное десятилетие бироновщины деморализовало всех, кто хоть сколько-нибудь был причастен к управлению страной.
Вспомните, что именно в эти годы, после блестящих побед в долгой и трудной войне с Турцией, стоившей России ста тысяч солдатских жизней, заключили Белградский мир 1739 года.
«Россия не раз заключала тяжелые мирные договоры, — писал историк В. С. Ключевский, — но такого постыдного смешного договора, как Белградский 1739 г[ода], ей заключать еще не доводилось и авось не доведется...»
Что ж тогда говорить об экспедиции? По сути дела лишенная руководства, она должна была бы развалиться и заглохнуть сама по себе, но — чудо! — она продолжала свою деятельность, вопреки всему.
И были свои праздники в безрадостной, невеселой жизни Охотска. Летом 1738 года удалось наконец-то собрать все необходимое для японского плавания, и корабли под командой Шпанберга ушли к берегам Японии.
Радовались в Охотске и рапорту Дмитрия Овцына из Енисейска. Дубель-шлюпка «Тобол» пробилась сквозь льды и прошла из Оби в Енисей.
Свой рапорт Овцын написал в декабре 1737 года, а в Охотске его получили только спустя полгода. Беринг радовался за бесстрашного лейтенанта. Он не знал, что бесстрашный Овцын уже арестован...
Среди полярной ночи, в северных снегах разыгралась эта, кажется, из старинной итальянской хроники заимствованная история. Молодой лейтенант пылко влюбился в ссыльную аристократку — дочь князя А. Г. Долгорукого, которая была обручена с Петром II и должна была стать русской императрицей.
Времена были тревожные. Во время ссоры Овцына с местным чиновником прозвучало магическое: «Слово и дело!» — и лейтенант был арестован.
Его разжаловали в матросы и отправили в Охотск. Среди бескрайних просторов океана, а потом и на зимовке на острове после кораблекрушения предстояло вспоминать пылкому Овцыну об этой роковой любви.
Получив рапорт Овцына, Беринг еще не знал, что скоро увидит он и самого героя, разжалованного в матросы. Пока он радовался за него. Но редкими были и эти радости.
Война со Скорняковым-Писаревым сводила на нет все усилия. Тщетно пытался Беринг примириться с ним, его не понимали даже близкие люди.
«Ты сам знаешь больше моего, каков Писарев! — говорил Беринг лейтенанту Михаилу Плаутину, пришедшему с жалобой на Скорнякова-Писарева: тот пытался захватить лейтенанта и посадить в кутузку.— Лучше, кажется, бешеная собака. Увидишь ее, то отойди, не тронь».
Изумленно смотрел на командора молодой лейтенант, и Беринг, видя, что его слова не доходят до собеседника, начал сердиться.
«Ты упрямишься, — сердито говорил он. — А сам кругом виноват и спесивишься, надеясь, что ты офицер и нельзя тебя штрафовать... Не знаю, в каких ты слабых командах служил, что столько упрям. Опомнись и побереги себя, если жаль голову. Никто своего счастья не знает. Может быть, ты будешь адмирал, как ныне произошел Николай Федорович Головин, а прежде сего он, между прочим, был у меня в команде подпоручиком».
Беринг замолчал.
Плаутину показалось, что он даже и задремал.
Он кашлянул.
Беринг медленно поднял тяжелую голову.
«Ты еще здесь? — спросил он. — А, ну да... Иди, иди с богом...»
Лейтенант Плаутин, оставивший воспоминания об этом разговоре, вышел от командора подавленный и растерянный. Тягостное чувство осталось в нем. Он не понимал, как можно плыть в неведомое море под командой этого человека.
Но не понимал он и того, что Беринг делал все возможное ради будущей экспедиции. Ради этого и жертвовал он всем. Собственной гордостью. Уважением подчиненных.
Как никто другой понимал он, на каком тонком волоске висел сейчас все.
Путь
На «Святом Петре» плыли Беринг, Свен Ваксель, Эзельберг, натуралист Стеллер и адъютант Беринга матрос Овцын. «Святой Павел» принял под свою команду Чириков. С ним шли Чихачев, Елагин и Плаутин.
