Рассказы о землепроходцах - [35]
20 декабря 1737 года на заседании Адмиралтейств-коллегии решался вопрос о дальнейшей судьбе северной экспедиции.
Кроме донесений начальников отрядов было зачитано здесь и сообщение Миллера о плавании Дежнева.
Весомо прозвучало слово Семена Ивановича Дежнева.
Адмиралтейств-коллегия, вопреки рекомендации Делакроера, приняла решение о продолжении работы экспедиции на севере.
С материалами о плавании Дежнева познакомился и Дмитрий Лаптев. Незримо плыл рядом с ним, пробираясь сквозь непроходимый лед, коч сибирского казака Семена Дежнева. И может быть, именно сознание, что они идут по следу отважного землепроходца, и помогло морякам Лаптева преодолеть все трудности и исполнить порученное им дело.
В Охотске
Еще в 1731 году, когда только решался вопрос об организации Второй Камчатской экспедиции, Кириллов вспомнил о сосланном на далекое Жиганское зимовье Скорнякове-Писареве. Вспомнил и решил привлечь его к работам на благо будущей экспедиции.
Сенат направил Скорнякову-Писареву указ:
«Быть тебе, Писареву, в Охотске и иметь тебе над оным местом полную команду, и чтоб то место людьми умножить и хлеб завесть и пристань с малою судовою верфью».
Жалованья полуамнистированному Писареву было положено «300 рублей в год да еще хлеба 100 четвертей, да вина простого 100 ведер»...
Сам по себе замысел Кириллова был неплох. Скорняков-Писарев — сподвижник Петра, незаурядный организатор, смелый человек, мог бы принести немалую пользу экспедиции. Однако, несмотря на важное назначение, битому кнутом за участие в заговоре против Меньшикова Скорнякову-Писареву ни наград, ни званий не вернули. В результате для сибирских чиновников он, шельмованный, по-прежнему оставался ссыльным и не обладал ни силой, ни авторитетом, чтобы превратить крохотный острожек в порт. Он не смог даже раздобыть людей. Кто согласился бы в этом суровом краю сеять хлеб и прокладывать дороги?
Естественно, что ничего из порученного ему Скорняков-Писарев не сделал. Более того: дело повернулось так, что из помощника экспедиции он превратился в ее врага. А этого, разумеется, добрейший Иван Кириллович никак не мог предположить.
С первого дня своего приезда в Охотск Шпанберг возненавидел Скорнякова-Писарева.
— Шельма! — прошипел он ему в лицо, когда узнал, что корабли для плавания еще и не заложены. — Я тебя прикажу снова кнутом бить!
Скорняков-Писарев побагровел.
— Взять этого негодяя! — закричал он солдатам. — В железы одеть!
Опасливо косясь на огромную черную собаку, с которой всегда ходил «батюшко Козырь» — так звали Мартына Шпанберга матросы, — писаревские солдаты начали окружать его. Собака зарычала.
— Бунтовать? — выпучил бесцветные глаза Шпанберг. — Прекратить! Всех повешу!
Вбежавшие матросы отбили своего командира, и с этого дня между Шпанбергом и Скорняковым-Писаревым разгорелась вражда. Мирный Охотск превратился в поле сражения.
Но не только в Охотске вел свою войну Скорняков-Писарев. Немедленно полетели в Петербург доносы. Скорняков-Писарев жаловался и на Шпанберга, и на Беринга, не умеющего приструнить своего подчиненного. Доносы и жалобы, как мы уже говорили, писали на Беринга и раньше, но Скорняков-Писарев — не зря его ценил Петр I — был и на самом деле крупным, опытным организатором. Он знал, кому и что нужно писать. По его доносам получалось, что Беринг позабыл в Якутске о государственной пользе, умышленно затягивает экспедицию, а Шпанберг, вместо того чтобы строить суда, строит особняки для семейных офицеров.
И грянул гром.
В своем постановлении от 26 февраля 1736 года Адмиралтейств-коллегия отметила, что Беринг «нерадетельно» заботится о делах экспедиции. Беринга известили, что это «без взыскания на нем оставлено не будет». Его лишили двойного жалованья и приказали немедленно перебраться в Охотск.
Этим решением, по сути дела, Беринг из руководителя всей экспедиции превращался в командира лишь одного ее отряда, да к тому же целиком зависящего от сибирских властей. Собрать в Охотске достаточное количество провианта пока так и не удалось.
Напрасно приводил Беринг вполне здравые, как ему казалось, доводы. Петербург был неумолим.
«Под опасением тягчайшего за пренебрежение указов и нерадение о пользе государственной ответа и истязаний» зимой 1737 года Беринг принужден был спешно расстаться с семьей. Загрузив десять возов с имуществом, Анна Матвеевна вместе с детьми отправилась в Иркутск, а оттуда — в Европу.
В Тобольске сибирские чиновники по указанию Сената осмотрели багаж Анны Матвеевны. Жена командора вывозила из Сибири такое количество мехов, что местные власти вынуждены были его опечатать. Против Анны Матвеевны возбудили дело.
Берингу трудно далось расставание с семьей. Он был уже немолод и сейчас как-то сразу одряхлел... Не радовали и дела.
«Ежели и впредь жалованье будет присылаться с таким же опозданием, как и ныне, — писал Беринг в Адмиралтейство, — то всемерно и на море выттить будет не с кем».
Охотск к этому времени окончательно распался на два враждующих лагеря. От Скорнякова-Писарева люди бежали к Берингу, от Беринга — к Скорнякову-Писареву, как будто шла война. Не радовали и отношения со Шпанбергом. Он уже полностью отделился от экспедиции, забирая на свои корабли лучший провиант, лучшее снаряжение.
