Рассказы о походах 1812-го и 1813-го годов, прапорщика санктпетербургского ополчения - [4]

Барабанный бой и голос Капитана разбудили меня на рассвете. Я вскочил и к изумлению своему почувствовал, что от вчерашней моей усталости не осталось во мне ни малейшего следа. Сила и бодрость опять возвратились. Одна лень потягивала мои руки и растворяла настежь мой рот, — но холодная вода вскоре прогнала и это, — и я по-прежнему пустился в поход. — Только пользуясь вчерашним уроком, я никогда уже более не уходил вперед, а смиренно следовал при своем взводе, досыпая на ходьбе до первого привала те часы, которые похищаемы были у меня ранним вставаньем. Не подумайте Господа читатели, что фраза: досыпая на ходьбе какая-нибудь риторическая фигура, или острота. Нет клянусь вам, что после сильного перехода, когда не успеешь хорошенько выспаться, встанешь рано, освежишься кое-как, чтобы выступить в поход, — то после, идучи в рядах своего взвода, поминутно засыпаешь на ходьбе, видишь сны, спотыкаешься, просыпаешься и вновь погружаешься в сон. — Спросите у Армейских Фронтовых офицеров. Это со многими бывало.

Вторая дневка была в Луге. — Примечательного ничего не случилось. Но зато третья очень памятна. — Это было у Феофиловой пустыни. Тут мы в первый раз услыхали о взятии Французами Москвы!! Напрасно стал бы я стараться передать читателю то ужасное впечатление, которое произвело над нами это известие. Чувство это невыразимо. — Совершенное уныние овладело нами. С каким-то грустным равнодушием, с какою-то безмолвною тоскою смотрели мы теперь на будущее. Нам казалось, что все уже погибло, что война не имеет уже другой цели, кроме последнего, отчаянного усилия умирающего, кроме конечного истребления остальных Русских. До этих пор мы мечтали о славных подвигах теперь вся перспектива нашего воображения ограничивалась смертью. — Окончились шумные наши беседы на ночлегах; молча сходились мы теперь друг с другом, молча пожимали друг у друга руки и покачав головами, молча отирали навернувшуюся на глазах слезу. Более всего боялись мы унизительного мира; смерть казалась нам гораздо предпочтительнее.

С этими-то тягостными чувствами продолжали мы поход. До Великих Лук ничего примечательного с нами не случилось. — Тут приказано было остаться на два дня, побывать всем в бане, исправить всю амуницию и приготовиться на долгую, бивачную жизнь. Тут в первый раз услыхали мы о Французских мародерах, от которых в Ильинскую пятницу почти весь город бежал. Тут нашли мы в жителях самый радушный, самый бескорыстный прием. Ни за что не хотели с нас денег брать. Мне нужно было купить несколько Фунтов сахару. — Купец отвесил и очень огорчился, когда я спросил: сколько ему следует? «Да за что ж, братец, я даром-то возьму у тебя?» — «За то, что вы наши защитники, наши спасите ли!» — «Да ведь если все твои защитники придут брать у тебя товар без денег, так у тебя ничего не останется.» — «Да ведь я, батюшка, не один в городе; нас много, — и мы до вашего прихода положили между собою не брать с вас ни за что денег. На мое счастье вы пожаловали — и я рад служить такою малостью вашему благородию!» — Я взял и поспешил домой, чтоб рассказать всем об этом патриотической бескорыстии целого города но мое известие было уже не новость. Многие прежде меня испытали то же, — и к чести всего ополчения должно сказать, что никто в эти два дни не просил себе ничего в запас, а довольствовался радушным угощением жителей. -26-го Сентября выступили мы из этого походного Эльдорадо, чтоб долго, долго не лежать на постели, не спать под крышею, не сидеть за столом, не раздеваться, не есть и не пить вдоволь. — До сих пор после каждого перехода привыкли мы к вечеру у каждой деревни встречать наших квартиргеров. В этот день нашли мы их на обширном поле, с одной стороны омываемом озером, а с другой увенчанным густым лесом. «Где ж наш ночлег? спрашивали мы на перерыве у квартиргеров.» — «А вот где, отвечали они, и указывали на поле, утыканное колышками, — Эти колышки — была разграниченная межа между ночлегами разных дружин — Только что разместили всю колонну, отрядили тотчас по взводу в лес, — и пошла стукотня, треск, и ломка. Запылали костры, повесили котлы, начали вынимать провизию — и, благодаря Русскому досужству, чрез час несколько сот плетеных шалашей красовались уже на пустынном поле, — а чрез час потом и весь лагерь спал Русским, богатырским сном. — Иные спали правда беспокойно, часто просыпались и выползали из шалашей, чтобы погреться у костров, поддерживаемых часовыми — что ж до меня касается то молодость и вовсе не Сибаритская дотоле жизнь, усыпила меня наилучшим образом без просыпа до утра. Неугомонный барабан поднял нас на рассвете. Мы вскочили, побежали к озеру помыться, перекреститься, затянули ранцы — и по вторичному барабану пустились далее. На другой день — такой же ночлег — на третий судьба нас еще раз побаловала. Первый Литовский город Невель принял нас под свои крыши для ночлега и дневки. Но какую жестокую разницу нашли мы в чувствах и приеме жителей! Правда и здесь не требовали с нас денег; да зато ничего и не давали. Обыватели косились на нас и спрятали провизии свои в подвалы; купцы заперли лавки одни космополиты — Евреи бегали вокруг нас, уверяли каждого в неизменной своей преданности к России и выманивали у нас последние деньги.