Рассказы о пережитом - [3]
— Ну и как, бай Станойко, — улыбнулся я, — написал характеристику?
— Написать-то написал, — ответил земляк, — вот только не знаю, все ли сделал как полагается. Честно говоря, вроде знаю человека, но, если разобраться, — ничего о нем не знаю. Долго ломал голову над этой задачкой, пока не вышел из положения: порасспрашивал о нем там и сям и многое разузнал. К примеру, трудно ведь с ходу сказать, из какой семьи он происходит. Как бы там ни было, сварганил характеристику. Но задаю себе вопрос: а вдруг написал что-то не то? Знаешь ведь, на все нужно умение. Уж раз ты заскочил ко мне, будь другом, прочти эту чертову характеристику!
— Хорошо, бай Станойко, — говорю ему, — прочту. Это, конечно, не обязательно, но раз ты настаиваешь…
Бай Станойко вынул из кармана несколько листков и подал мне. Отпил я глоток ракии, устроился поудобнее и стал читать.
«Уважаемые товарищи! Товарищ Спиро Папуранский, насколько мне известно, происходит из семьи служащих. Не слыхал, чтобы до 9.IX. 1944 г. он поддерживал фашистов. После 9. IX. 1944 г. шагает в ногу с народом. Никто не может припомнить, что у него есть родственники за границей. Со всеми мероприятиями народной власти он полностью согласен.
О чем узнал, о том пишу. По самому главному, как видите, характеристика положительная. С такой характеристикой везде можно пройти.
А теперь хочу рассказать, что я видел собственными глазами. Случаи эти незначительные, мелочи, не знаю, стоит ли их ворошить. Но потом сказал себе: «Просят рассказать обо всем, что знаешь, просят же!.. А раз просят, надо выполнять — и точка!»
Со Спиро Папуранским я познакомился, когда оказался в одной камере с ним. Арестовали его жандармы. За что — и сегодня сказать не могу. Сам он не открылся, а расспрашивать я не стал. Если бы стал, он мог бы заподозрить во мне подсадную утку, провокатора. А их я, режьте меня, ешьте меня, за людей не считаю. Жандармы здорово его разукрасили. Меня били тоже не шутя, но я оклемался быстрее и помогал ему, к примеру — поддерживал кружку, когда ему хотелось водицы испить.
В одной камере мы пробыли несколько дней. За это время запомнились кое-какие мелочи. Однако прежде расскажу о себе, а уж потом о тех мелочах.
Случай мой совсем простой, всему виной, я бы сказал, деревенская глупость. Хлебнув сверх нормы, я разорался на виду у собравшихся в нашей деревенской корчме: «Германцы победят, когда моя баба трамвай родит!» Не успел я проорать это, как один незнакомый гражданин — а тогда много таких околачивалось — сразу же схватил меня за шиворот. После жандармы все приставали: «Признайся, говорил, что германцы победят, когда твоя баба трамвай родит?» «Говорил, — отвечаю им, — но по пьянке». «Если по пьянке, то почему выкрикивал именно это, а не другое?» Надоели мне они, я взбеленился и резанул им без обиняков: «Есть такая старая поговорка: что у трезвого на уме, у пьяного на языке!» Сколько же побоев потом пришлось вытерпеть из-за этой поговорки! С тех пор о поговорках стараюсь не вспоминать. Поговорки во все стороны стреляют, и никогда не знаешь, в кого попасть могут. Пробыл я какое-то время в камере, а потом предстал перед судом. Дали мне два года. Но через два месяца подоспела революция. Как говорится, только-только успел познакомиться со стоящими людьми. А через несколько лет я вышел на пенсию: ничего не попишешь — годы!
Вот и все, что я могу рассказать о себе. А теперь о Спиро Папуранском. Пробыли мы с ним в одной тюремной камере, как уже говорил, несколько дней. Там мы поняли, что такое голод. Кормили нас жуткой баландой — лишь бы ноги не протянули. Попалась бы нам тогда дохлая собака — и ее враз бы слопали. На третий день усатый охранник отпер дверь и передал от моей жены каравай. Разделили мы хлеб с Папуранским поровну. Дай бог здоровья моей старухе: много раз месила она дома хлеб, но вкуснее, чем в тот день, я не едал. Но что такое один каравай? В тот же день мы его и умяли. Потом опять голодуха… Вконец отощали.
Через пару деньков получил передачу Спиро: чемоданчик, а в нем белье и пакет с продуктами. Склонился Папуранский над ним и достал половину французского батона. Поделили мы его поровну и тут же съели до крошки. Вечером легли спать. Ночью я отчего-то проснулся. Всю жизнь я так — одним глазом сплю, а другим бодрствую. Прислушался. Чую, Спиро поднялся. «Должно быть, водички захотел испить или по нужде», — подумалось мне. Ан нет, направился он не к кувшину с водой, не к параше. Присел в темноте у чемоданчика. Долетело до меня что-то вроде чавканья, и я навострил уши. Вроде и есть-то нечего, ведь батон мы прикончили еще днем. Повернулся к нему. Мать честная: вижу, запускает он руку в пакет и достает куски. «Оказывается, — сказал я себе, — половину батона он там припрятал». Муторно стало на душе. Ну что ему ни сказать: «Так, мол, и так, бай Станойко, половину батона я оставлю себе». Может, мне и не очень приятно было бы это услышать, но все же не настолько, как в тот момент. Уселся у меня за спиной и — чавкает, чавкает! Потом, правда, подумалось: «Когда человека припрет, он еще и не на то способен. Разве мало таких случаев?
