Рассказы о дяде Гиляе - [4]

Летом в Вологде с большими корзинами ходили женщины на всполье, к болотам, собирали там ягоду, мох. Помнил дядя Гиляй учителя чистописания Льва Андреевича Воскресенского. Лев Андреевич был настоящим художником буквы и ярым противником введения стальных перьев в гимназии. Каллиграфией он владел в совершенстве. По просьбе отца Лев Андреевич занимался с Володей, помимо гимназии, целый год учил красиво писать.

Однажды дядя Гиляй написал о Воскресенском на отдельном листе ученической тетради:

«— Отец Володимир, — встречал меня Лев Андреевич, сидя за столом с неизменным натюрмортом: две стопки бумаг — чистая и приготовленная для переписки, два пучка утиных перьев — белых и серых, лежащих отдельно, стаканчик с песком для чистки перьев и бутылка с узким горлышком и рюмкой. Впрочем, бутылки менялись, хотя содержимое их оставалось постоянным: мелкие, с булавочную головку, соленые рыжики — любимое лакомство Льва Андреевича. Перед началом работы над каждой бумагой Лев Андреевич наполнял рюмку рыжиками, смакуя, уничтожал их, затем брал в руки острый нож, перо и, прежде чем приступить к очинке, произносил:

— Вот отрежу голову, выну сердце, дам пить — и будет говорить.

Мастерски снимал одним взмахом головку пера, по самой середине делал надрез и очищал его внутри, а затем, обмакнув перо в чернила и глянув в бумагу, снова произносил:

— Ну-с, с кем будем говорить? С его превосходительством господином министром внутренних дел?

В гимназии Лев Андреевич не позволял писать ученикам стальными перьями. Раздражала его игра в перья на подоконниках.

— Все заграница! — гремел он. — Один разврат, к азарту детей приучать, сначала в перышки, потом в денежки, а там казенные за свои принял и пропал, в Сибирь, вот тебе и стальное перышко.

В совершенное неистовство приводило его перо с изображением Наполеона.

— Зверя из бездны, да еще в руки брать и его богопротивной мордой да святые слова писать, — возмущался Лев Андреевич. Он помнил 1812 год и главным врагом России считал, как и тогда, Наполеона».

В 1867 году разрешили писать в гимназиях стальными перьями. В знак протеста Лев Андреевич ушел из гимназии. Но почерк ставить красиво — так, как он, — никто тогда в Вологде не умел. Деловые бумаги и прошения обыкновенно несли переписывать ему — загляденье были его буквы, строчки и страницы. В Столешниках всегда хранил дядя Гиляй в ящике стола пачку гусиных перьев. Случалось, пользовался ими, особенно если хотел написать красиво.

О многом рассказывают вещи, хранящиеся в квартире дяди Гиляя. Собирал он путеводители по Волге. У ее берегов началась его самостоятельная жизнь, не мог пройти мимо путеводителей по реке и городам Волги — обязательно покупал. Были у него все четырнадцать изданий Григория Москвича, А. Безчинского, В. Виноградова и другие. По цвету обложки узнавал путеводители: Григория Москвича — обязательно красные, А. Безчинского — синие. Они и по содержанию отличались, хотя речь шла об одном — о Волге и ее городах. Григорий Москвич обращал больше внимания на фабрики и заводы, больницы и приюты… А в путеводителе Безчинского, изданном товариществом И. Н. Кушнарева и К°, центр интереса переключался на культурных деятелей, жизненно связанных с Волгой, текст занимательнее, приятнее в чтении, насыщен любопытными фактами. Но каждый путеводитель, по мнению дяди Гиляя, имел одинаковый изъян: не давалось указания на «перемены» — остановки бурлаков.

В 1871 году, не окончив гимназии, Володя Гиляровский четким красивым почерком вывел на бумаге гусиным пером слова, предназначенные отцу: «Ушел работать простым рабочим на Волгу, как устроюсь, напишу». Из Вологды добирался к Волге с попутным обозом, пешком. Удивился, впервые увидев Волгу: никогда не встречал такой большой реки. Легко несла она свои воды, не замечая бегущих по ним пароходов, караваны баржей. Паром от Тверец, куда пришел Гиляровский из Вологды, двигался к противоположному ярославскому берегу медленно. Глаза разбегались, не зная, на чем остановиться: на волжском просторе или на окутанном легкой утренней дымкой Ярославле. С Волги город был особенно красив. Он стоял на высоком откосе изумрудного цвета. Сквозь яркую зелень деревьев выглядывали белые здания, а на голубом фоне неба золотились церковные купола. Пассажиры парома обнажали головы, крестились. И трудно было решить, чему больше отдавалось чувства в этом привычном движении: набожности или невольному поклонению красоте, созданной руками человека.

Внимательно всматривался Володя Гиляровский в береговую линию Волги, стараясь увидеть ветхое суденышко с бурлаками, но напрасно: вниз и вверх по реке сновали буксирные пароходы, и нигде ничего похожего на бурлацкую ватагу.

На берегу, у пристани общества «Кавказ и Меркурий», разыскал билетную кассу. Пароход «Александр III» шел в Нижний. Купил билет до Костромы. Хотелось прокатиться по Волге, а кроме того, между Ярославлем и Костромой лежало село Грешнево. Там провел детство Некрасов, там Волга, которую видел перед собой любимый поэт, складывая слова:

Выдь на Волгу: чей стон раздается

Над великою русской рекой?